Посторожишь моего сторожа?

— Вы не отказываетесь от желаемого, — ответила Софи. — Вы всегда поступаете, как велит вам сердце. Поэтому вы умрете здесь и очень скоро.

— Ну нет! Не дождешься! Я тебе не верю!

— Зачем вы пришли спрашивать меня, если не верите мне?

— Что? Я просила помощи, а не пожеланий смерти!

Убирайся, убирайся сейчас же, я кричала, чтобы ты убиралась, хотелось повторить ей, но Софи, охваченная ветром и неизменная, внушала ей потусторонний страх. С ней можно было спорить, но не прогонять.

Ветка слегка тронула красивую щеку — и оставила близ верхней губы Софи отпечаток. Софи не пошевелилась. Осознав, что минуты три уже стоит на дорожке и таращится на нее, Мария чертыхнулась и побежала в дом.

Что же делать дальше? Звонить в столицу? Сослуживцам мужа? Просить помощи? Но кто из них готов вступиться? Боже, она не может ехать в столицу, сомнительно, что ей позволят снять деньги без разрешения мужа, который арестован, а остановиться негде, дом разрушен заграничной бомбой, как вовремя, и никто не согласится принять у себя жену политического преступника. Преступление против партии! Остается разве что Альберт, у него можно спросить денег и ключи от его квартиры, но в том ли он состоянии, чтобы…

Она остановилась на верхней ступеньке, вспомнив что-то о служанке. Что она собиралась рассказать? Что-то о Кате или ей показалось? Невероятно, нужно рассчитать служанку, а денег нет, хватит на билет и, если она заложит украшения, на пару месяцев аскетичной жизни. Служанка, почему она не встретила ее на первом этаже? Пусть Софи Кроль болтает, а она не помрет, ни за что, ни за что!

— Как вы себя чувствуете?

Кто это? Что ему нужно?

— Вы хорошо себя чувствуете?..

Поразительная любезность. Она промямлила что-то, поскорее отдаляясь от нависшего над ней Альбрехта.

— Понимаю ваши чувства. Это очень тяжело. Вы не отошли с прошлого вечера.

— Вы не знаете, что с моей горничной? — перебила Мария.

Сейчас же она заметила, что Альбрехт спускает вниз свой чемодан — этот мерзкий старый чемодан с заграничными наклейками, не на помойке ли он его нашел?

— А она ничего вам не сказала?

— Что?.. — Она взглянула на него. — О чем? Что должна была сказать?

— «Парле франсе» сбежала. Я заметил: она вышла из вашей комнаты и побежала вниз, а потом я заметил, как она выбежала и пошла в сторону деревни…

— Что? И вы ее не остановили?!

Невольно Альбрехт дернулся от крика.

— А должен был? Зачем кричать?

— Вот черт!

Отчего-то смеясь, словно радуясь возникшей ситуации, Альбрехт оставил чемодан на лестнице и поспешил за ней наверх. В пять шагов она проскочила к своей комнате и, чуть не стукнув Альбрехта дверью, ворвалась в разоренное пространство — постельное белье было сброшено, содержимое шкафа и туалетного столика вывалено на пол. Судорожно она полезла в нижний ящик шкафа, замок на котором был сломан. Украшений не было. Не было и денег, что хранились в узком зеленом конверте (его, впрочем, тоже не было). Без сил Мария села у ног Альбрехта. Он цокал языком, рассматривая оставленное воровкой, и повторял: «Как я вам сочувствую, как сочувствую…».

— Как… не позвали меня?

Она не узнала свой голос. Альбрехт опустил голову и невозмутимо ответил:

— Вы были слишком заняты. Не мог же я мешать вам.

— Это просто… просто…

— У вас больше ничего нет? Совсем?

— Я… не знаю. Я…

Унизительно было плакать близ него, но сил больше не было. Осознание постепенно захватывало ее мозг. Жизнь была странной, невероятной и вместе с тем невыносимо реалистичной.

— Этого не может быть! — воскликнула она сквозь слезы. — Так не бывает! Хватит! Этого не может… быть…

Нет, нет, не вспоминай все, нельзя вспоминать все! Если сложить все несчастия этих дней в единую картину, она не выдержит.

— Жаль оставлять вас в таком положении, — спокойно сказал Альбрехт и достал кошелек. — Знаю, что вы скажете: «Вы ужасно бестактны!». Но не все ли равно?

Она безразлично пожала плечами. Сил сопротивляться нежеланной благотворительности у нее не было.

— Вставайте. Плакать удобнее на кровати.

Она сжалась, поняв, что Альбрехт оставил ей почти все наличные. Она встала, кое-как схватившись за его руку, и уставилась в его безразличные глаза — но как его наигранное безразличие отличается от истинного, космического безразличия Софи!

— Нет, нет, пожалуйста…

— Вы очень проницательны, Мария. Печально, что вы раньше не воспользовались этой чертой.

— Не уходите! Не надо!

— У меня нет другого выхода. Мне некуда пойти. Я обязан вернуться.

— Идиот! — вырвалось у нее.

Натужно Альбрехт рассмеялся и пошел из ее комнаты. Ранее притупившийся страх вновь пополз в ее крови. Она потрогала щеки и почувствовала, что они горят. До чего она дошла — она готова бежать за безумным маньяком, который наверняка пытал кого-то и, безусловно, убивал, бежать за ним, чтобы умолять не уезжать? Она готова унижаться, опять унижаться, чтобы спасти его, нельзя думать, что она опять потеряет человека, пусть Альбрехта, но знакомого, давно знакомого человека, потеряет его навсегда, как потеряла Катю, Дитера, Аппеля, Жаннетт…