Постчеловек: глоссарий

Вера Бюльманн

(Перевод Глеба Коломийца)

Инсургентный постгуманизм

Можем ли мы представить себе постгуманизм, открыто политический и при этом сочетающийся с общественными движениями? Такая его бунтарская, инсургентная версия не только перекроит теоретические контуры постгуманизма, но и поставит под вопрос фиксацию многих социальных движений на государстве и политической власти, открыв живущую внутри них и идущую наперекор им историю негуманистической борьбы. Ее можно проследить вплоть до бегства рабочих от каторги, принудительного труда и рабства. Сингулярности, составлявшие эту беглую, странствующую толпу, совершенно не походили на гуманистического индивида, возникшего в Европе и распространившегося по миру в результате колониальной экспансии. Они стояли гораздо ближе к тому негуманистическому плебсу, что пересекал бескрайние равнины и открытые моря в середине XIV и XV веков, а позднее – к неуправляемым толпам, населявшим улицы городов в XVIII и XIX столетиях (Papadopoulos, Stephenson, Tsianos, 2008).

Многие из этих разрозненных бунтарских народных движений не присоединились к нарождавшемуся гуманистическому режиму капиталистического труда, но создали несобственнические и неогороженные миры, опираясь на «обобществление» (commoning) сырья и материального мира, земли и почвы, растений и животных (Linebaugh, 2008). Ответом на эту негуманистическую борьбу стала пересборка государства в виде светской, либеральной и гуманистической институции, а также внедрение капиталистических трудовых отношений. У этой реорганизации государства не было никакой иной исторической необходимости, кроме мятежной активности этих негуманистических движений, вызывавших коллапс до- и протокапиталистической социальной организации (Moulier Boutang, 1998).

Эксперименты с новыми телесными практиками и альтернативными способами бытия остаются ядром этих движений. К примеру, в 1960-х и 1970-х годах мы можем вновь наблюдать очередное появление подобной негуманистической политики, которую на этот раз можно назвать постгуманистической: она представляет собой попытку отойти от давно устоявшегося к тому моменту господства политического гуманизма, бросив ему вызов. Вместо прямой конфронтации с государственной властью и устоявшейся политикой многие из этих феминистских, экологических, антирасистских, сексуальных, контркультурных движений предложили альтернативные способы ведения повседневной жизни, бросившие вызов власти одним своим присутствием. Вместо фиксации на верности грядущему событию, которое сметет нынешнюю политическую власть, рутинная политика этих движений была сосредоточена на радости собирания целого космоса вокруг повседневных радикальных материальных практик (Bakhtin, 1984; Бахтин, 1965). Вместе с Анзальдуа (1987) здесь я также думаю о Франце Фаноне, Эдуаре Глиссане, Хосе Марти, Освальде де Андраде и о многих других – мы видим, как радикальное изменение пронизывает постгуманистическую трансформацию материальности и социоэкологической реляционности тела (Braidotti, 2002).

По мере того как эти постгуманистические движения постепенно поглощались возникающим неолиберальным транснациональным управлением, их стали называть Новыми Социальными Движениями (НСД). И действительно, те из них, что не были уже «социальными», стали ими в том смысле, в каком мы обычно используем это прилагательное сегодня: они обратились в первую очередь к вопросам идентичности, представительства и прав, политического управления и подотчетности государства. С этой переменой инсургентная постгуманистическая политика опять оказалась в упадке лишь для того, чтобы вновь поднять голову на волне общественной мобилизации, поднявшейся в начале XXI столетия и особенно во время цикла общественных волнений с 2008 по 2013 год.

Что, если действия социальных движений сегодня не только направлены против существующей политической власти, но и экспериментируют с жизненными мирами и их материальностью? Многие ныне существующие движения напрямую взаимодействуют с технонаукой и материальными/экологическими экспериментами; они погружаются в континуум человеческого-не-человеческого и меняют общество, вовлекаясь как в человеческий, так и не-человеческий мир (Haraway, 1997). Социальные движения начинают становиться более-чем-социальными, одновременными движениями материи и общества, движениями, меняющими власть путем создания альтернативных форм жизни, которыми не сможет пренебречь установленная, институциональная политика.