49. «Скрип шагов вдоль улиц белых…»[201] Это из Фета. Рождественская ночь. Пять часов утра. Я возвращаюсь домой после первой Обедни «вдоль улиц белых». Мороз сегодня не страшен: «Христос на земли – возноситеся!»[202] Христос на земли… Я спешу домой с просфорою за пазухой. На земли… Христос…
50. Ложь всегда одевается в платье истины, иначе ее узнбют сразу, истине же никакой одежды не нужно.
51. Не знаю, были ли у нас вообще такие поэты, которые не писали стихов на евангельские сюжеты. Вероятно, что не было. Перебираю в памяти стихи Мея, Хомякова, Гумилёва, Надсона, Пастернака и других, но останавливаюсь на А.Полежаеве (Христос и грешница[205]). Но ведь Полежаев был плохим христианином. А мы – хорошие? «Лицемере! Изми первее бревно из очесе своего…»[206] Грешник был царь Давид, а сочинил «Помилуй мя Боже»[207]…
52. В одной очень старой книжке я читал про аббата Капмартена де Шопи[208]. В жизни он был почти аскетом, но общества не избегал, хотя, погруженный в свои размышления, оставался к тому, чту творилось вокруг, равнодушным. Но только лишь разговор касался Горация, аббат тут же преображался: Horatius был для него не просто поэтом отдаленной эпохи, а живым человеком, с которым он был на короткую ногу. Казалось, будто аббат только что возвратился с прогулки из Тибура[209], где он долго и много беседовал со своим приятелем. Однажды за большим обедом сосед его заговорил о сидевшей неподалеку девушке, и между прочим заметил, что она кажется слишком уж легкомысленной. Аббат пристально посмотрел на нее и задумался, а затем серьезно добавил: «Действительно, в ней есть что-то, напоминающее Лалагэ[210]». Увы, я немного похож на этого аббата.
53. Герман Гессе в «Игре в бисер» изобразил интеллигентов, которые, начисто отказавшись от всякого творчества, заменили его тончайшим и упоительным анализом того, чту было создано прежде. Я давно не пишу стихов, а читаю поэтов минувшего (А.К.Толстого, Майкова, К.Р., Никитина, Сурикова и Дрожжина) и у них нахожу то, что мог написать сам, если б только имел дарование.
54. Всю жизнь надо встречать восходы и закаты, взирать на небо и вглядываться туда, где оно смыкается с горами («Возведох очи мои в горы…»[211]), для того, чтобы научиться тому видению мира, которое выражено в Псалмах Давидовых. На Кавказе, в горах Карачая бродил я в полном одиночестве целые дни и, вглядываясь в далекие вершины, мысленно повторял слова Псалмопевца: «Странник аз есмь на земли, не скрый от мене заповеди Твоя»[212]. Вдумайтесь в 103-й псалом. Здесь перед глазами читателя как на ладони лежит весь мир. Вспоминается история о том, как один греческий философ спросил Антония Великого, какие книги тот обычно читает, а святой ответил: «Книга моя, о философе, есть вся видимая тварь от Бога созданная…»[213]
55. Вдумайтесь только в смысл слова «воистину». Удивительное слово, ведь в нем заключено всё наше богословие. Не нужно писать никаких трактатов, ничего к этому слову не прибавишь, а иначе сказать – не скажешь, да и не выразят иные слова пасхальной радости. «Воистину воскресе», мои дорогие. В пасхальные дни мы приветствуем друг друга этими словами, но ведь это не просто приветствие. Это всё наше
56. «О, как давно то было». В детстве, когда мы жили неподалеку от Собора[214], по воскресеньям я просыпался под колокольный звон. Звон – «яко роса Аермонская, сходящая на горы Сионския»[215]. Идти в Собор лучше всего не по улице, а через Плетешковский переулок: это значит пробираться мимо одноэтажных домов через дворы и палисадники по косогорам, где когда-то протекал ручей Кукуй. «О, как давно то было». Теперь нет ни дворов, ни одноэтажных домов, ни палисадников. Но и тогда это была всего лишь только иллюзия того, что живешь во времена Поленова и «Московского дворика», одна лишь иллюзия… Переулки и палисадники – в самом деле иллюзия, но звон?.. Я просыпаюсь, и «яко роса Аермонская» он нисходит на мою душу. Всякий день начинается с этого звона…
57. Палисадники с яркими астрами, На окошках белые ставенки, За окошком – кошка с котятами… Переулки, травою заросшие, И дворы с веселыми собачками.