Post scriptum

27. Детские годы. О, детские годы… Всё то, из чего складывается мое «Я» – это только то, что запало мне в душу в первые годы жизни… Остальное – не больше чем шелуха. «Не троньте детей и не возбраняйте им приходить ко Мне, таковых бо есть Царство Небесное»[173] (Мф 19: 14), – говорит Спаситель. Дорогие братья и сестры! Не забывайте этих слов, не забывайте их ни на минуту. Не коверкайте детские души.

28. Мне было лет семь или восемь, а может быть, даже меньше. В гости к нам приехали родные и взяли меня с собой прокатиться на автомобиле. Заехав довольно далёко по бездорожью, мы увидели на высоком берегу небольшой речки утонувшую в зелени церковь. Остановились. У западных дверей храма на скамейке сидел старичок-священник и читал какую-то книгу. Я спросил благословения; родные позвали меня к машине, и мы поехали дальше. С тех пор прошло много лет, но и сегодня стоит у меня перед глазами эта деревня, сельская церковь и старый священник с толстой книгою на коленях. Стоит эта картина у меня перед глазами непрестанно, потому что именно с нею я связываю представление о Родине [174].

29. Берег Тивериадского озера. Раннее утро. У самой воды – фигура в белой одежде. Это Иисус, который всего несколько дней как восстал из гроба…

Озеро в окрестностях Коврова. Утренний туман. День предстоит такой же тяжелый, как все остальные. «Господи, Ты вся веси, Ты веси, яко люблю Тя»[175]. Да, это – я. Стойкий оловянный солдатик. Июль 1974 года. Лагерь

30. Есть церковное правило (Карф[агенского] собора 116-е): не использовать неизвестно кем составленные молитвы, а совершать только те, что собраны и одобрены св. отцами. У многих, а особенно у интеллигентных людей оно вызывает недоумение и даже протест: мне, мол, хочется выразить в молитве свое собственное и неповторимое «Я», и поэтому повторять чужие молитвы, как дьячок на клиросе, я не могу. Часослов нужен для простых людей, мне он незачем и т. д. И всё-таки это правило имеет необыкновенно глубокий смысл, ибо только через смиренномудрие лежит путь к настоящей мудрости. А ты и есть тот простой человек, которому и необходим часослов, потому что в нем, как в зеркале, отражается душа каждого, кто его открывает.

31. Словесная молитва не обладает, конечно, какой-либо магической силой (это не заклинание), в ней высказывается только то, чту есть у нас внутри (τὰ εντός μου. Пс 102: 1). Всё то, что говорится в молитве, – мое, все чувства, которые в ней выражаются, – мои, но высказать их самостоятельно у меня нет сил. Словесная молитва (псаломская или святоотеческая) собирает эти чувства в один поток и зовет их к Богу подобно колоколу, призывающему в храм богомольцев.

32. Читая так называемый Параклисис, канон Божией Матери, начинающийся со слов «Многими содержимь напастьми, к Тебе прибегаю, спасения иский», я забываю о том, что он сочинен то ли иноком Феостириктом, жившим неизвестно когда и где, то ли преп. Феофаном Исповедником. Открывая Акафист Спасителя с припевом «Господи, мой Господи, радосте моя, даруй ми, да возрадуюся о милости Твоей», совсем не помню того, что составил его Св. Тихон Задонский, а вместе с тем я очень люблю этого угодника. Дело в том, что в молитве я обращаюсь к Богу от себя, читая слова канона, выражаю свои собственные чувства, те чувства, которые переполняют не чью-то другую, а мою грудь, и поэтому, как это ни удивительно, воспринимаю молитвословия, давным-давно составленные самыми разными подвижниками и песнописцами, как свои собственные[176].

33. «Жена егда раждает, скорбь имать, яко прииде год ея; егда же родит отроча, ктому не помнит скорби за радость, яко родися человек в мир» (Ин 16: 21). В день рождения сына. 2.X.1980

34. Учение евангельское, изложенное языком гегелевской или какой угодно другой философии, не потеряет, безусловно, ничего от своего содержания, но силу свою, разумеется, утратит и превратится в обычную моральную доктрину социалистического толка, ибо вся особенная сила учения Христова таится в самом Спасителе, в Его личности. Ecce sto ad ostium et pulso[177]…

35. Несколько лет назад, в самую ночь Рождества Христова, по-моему, еще до начала службы, одна старушка жаловалась мне примерно в таких словах: «Я и смысл праздника понимаю, и службу люблю, и красоту ее вижу, и как она для нас важна чувствую, а родным пересказать не могу. Ведь если бы они только знали, что это такое, то, конечно, не пришли бы, а прибежали в храм. Да вот беда: как передать им всё это?..» Чаще и чаще задумываюсь я последнее время над этими словами, ибо и сам иногда чувствую, что, несмотря на всю мою ученость, нет у меня слов для того, чтобы объяснить всё то, чего не могла рассказать своим близким моя собеседница… Но бывают и такие минуты, когда я утешаюсь и вспоминаю, что не мудрость века сего преходящая открывает нам глаза на истину: «Аще не обратитеся и будите яко дети…»[178]