Послушай, это Жизнь

– Сань, а помнишь, как мы в поход ходили? Мы Софку все по очереди вели, потому что она падала везде, где можно было упасть.

Он сказал, а я вспомнил:

– Да-да! Она ногу четыре раза подвернула. Мы ее потом еще всем классом прямо с рюкзаками в «травму» везли снимок делать.

– Ага. А помнишь, как она нам сочинения писала?

– А мы ей физику решали!

– Точно…

………

Мы очень долго вспоминали Софи. Было здорово просто говорить о ней, о том, что нас связывало.

Аня смотрела на меня, не отрываясь. И уже утром, когда они собирались уходить, она сказала мне, пока Дима не слышал:

– Саш, нужно жить дальше.

– А что значит «жить», Ань?

Она не ответила. Что она могла ответить?

Софи пишет:

Никто не поймет,

Никто не услышит      

То, чего я не скажу.

И только луна в окно мне дышит

И тихо катится к утру.

А сердце бьется,

Но еле слышно.

Одиночество. Пустота.

И никто не поймет,

Ведь никто не услышит.

И, может, уж нет меня.

Я знаю Софи. Если бы это были чужие стихи, она бы указала автора. Но тут… «и, может, уж нет меня»…

На клочке бумаги неровным почерком. Не думал, что Соф пишет стихи. Было около 11 утра, я позвонил Олесе. Я думаю, она уже устала удивляться моим звонкам, хотя…

– Доброе утро.

– Доброе.

– Олесь, а Соф писала стихи?

– Редко. И всегда рвала на мелкие кусочки, а что?

– Да так. Спасибо

– Мг.

Ту-ту-ту.

И, может, уж нет меня.

Но что со мной? Я не знаю.

Софи пишет:

Послушай, это Жизнь!

Послушай тишину моей пустой квартиры. Я сегодня выкинула все ненужное. Жаль, что так же нельзя поступить с моей жизнью – выкинуть все ненужное. Помнишь, как в той песне:

…Выкинуть хлам из дома и старых позвать друзей…

Я тоже могла бы старых позвать друзей, но не хочу. Впрочем, это я лгу, нагло лгу тебе. Так хочется закричать, завопить о том, что я тут, что я одна и мне некуда идти, но я слишком устала.

У Бродского есть такие стихи:

…Я сижу у окна, и я помыл посуду…

Я раньше не понимала их, но теперь… Это когда больше в жизни нет ничего, кроме этой самой посуды. Это как у меня.

…Я любил немногих, однако сильно…

Я любила одного, но слишком сильно, так сильно, что мое бедное сердечко не выдержало.

И ради чего кричать, кого звать, если единственный человек, который бы мог меня спасти, уже прочно забыл мое имя, да и это не столь важно… Он меня никогда не любил.

Послушай, это Жизнь. Это моя жизнь.

Ты слышишь слезы в моих словах? Нет? Тогда ты ничего не слышишь.

Софи».

Я вылетел на улицу. Не вышел – вылетел. Мне было ужасно тесно в моей квартире: мало воздуха. Я был один. Я был совсем один. Впервые за последние дни Софи оставила меня. Как же пусто стало! Но я понимал, что мне нужно это одиночество, потому что я схожу с ума. Потому что я не знаю, где моя жизнь. Я не знаю, кто я. Я не знаю.

Я сидел у подъезда, до которого раньше провожал Соф. Я сидел и думал: что же я здесь делаю? На этой скамейке. В этой жизни. Я был зол. И больше всего на себя.

Я смотрел на детей, которые играют во дворе. Я подумал, что среди них, возможно, есть и Лилит.

Я думал о прошлом. О том, что я несусь вперед с ужасающей скоростью, но вот куда я несусь?

Я поехал домой. Домой – туда, где моя мама приготовила куриный бульон на обед, а мой отец по-прежнему иногда курит трубку вечером, на окнах спальни все еще цветут фиалки, только окна поменялись, когда шесть лет назад родители достроили дом и переехали туда, оставив мне квартиру. Они оставили мне квартиру, а вот Дом они увезли с собой.

Я не думал об этом раньше.

Когда я приехал, мама удивилась и даже спросила:

– Сашенька, что-то случилось?

– А разве что-то обязательно должно случиться, чтобы я приехал?

А отец мой всегда был немного философом. Я приехал как раз к обеду – я это понял по запаху, моя собственная кухня уже давно забыла этот аромат, а я помню. Я долго слушал о том, что совсем не ем и скоро обязательно заработаю себе какую-нибудь гадость. Наверное, все мамы такие.