Послушай, это Жизнь

Я пошел дальше. Мне казалось, что время здесь не течет или течет, но как-то совсем иначе, что за стенами лишь бескрайний океан небытия, а дверь – вход в иную реальность. Я рассматривал снимки, я проникал в чужие жизни с одной целью – соприкоснуться с Жизнью моей Софи, Жизнью, которая застыла на 80 квадратных метрах, или сколько их здесь? Я блуждал от полок к журнальным столикам и диванам, где были разложены любимые книги – их так никто и не убрал. «Не та, не то».

Перед моими глазами всплывали и таяли картинки тихих вечеров и долгих ночей. Пустая чашка все еще стояла у кресла.

Опускались ранние сумерки. Я сидел в кабинете, листая сборник Токубоку:

«И лишь из-за этого

            Умереть?»

«И лишь ради этого

            Жить?»

Оставь, оставь бесполезный спор.

Было трижды обведено жирной рамкой.

Я отложил невзрачную книжечку и подумал, что вряд ли найду то, за чем пришел, когда почувствовал, как Софи осторожно коснулась моего плеча. Я почувствовал ее мягкий взгляд и легкую улыбку и как же остро я почувствовал необходимость видеть ее! Но, увы.

«Я еще в столе не смотрел», – подумал я, наверное, Софи подсказала.

Нижний ящик рабочего стола открылся легко. Он был практически пуст: синяя книжечка, та самая, с золотыми вензелями – почти старинный фолиант и белый конверт, а на нем два слова: Алекс Волков.

Сердце замерло, а потом застучало в груди так громко, что я не слышал ничего, кроме его мерных ударов.

Конверт не был запечатан и даже не письмо внутри – открытка и слова:

«Алекс Волков! Вы определенно забыли старых Друзей, но я вам прощаю это.

Надеюсь, мой скромный подарок улучшит вашу память. Храни главное, Саш.

                              Софья Милая».

И дата: «Год спустя».

Должно быть, первая встреча выпускников. Я не пришел.

Я держал книгу в руках, не смея открыть, и бродил по комнате. Кругов через десять я все-таки заставил себя сесть. Помню, я болел такими книгами, я покупал их и тащил домой независимо от содержания. А сейчас я чувствовал под пальцами уже теплую узорчатую поверхность и гадал: что там?

Я открыл. Вместо автора, редактора с иллюстратором и количества экземпляров там красовалось наше фото. Мы стояли в обнимку и улыбались во все 32. Я помню это фото: мы только что сдали историю – выпускной экзамен, а Софи в том самом летнем платье… и подпись:

«Дорогому другу. И просто человеку, которому есть что сказать»

И чистые листы. Плотные, скрипучие листы. Почти старинный фолиант. Я слышал голос Софи у меня за спиной:

– Это тебе.

Я не сошел с ума, я слышал, и тишина, зазвенев, разбилась тысячей осколков – приветствовала хозяйку.

Мне вдруг стало одиноко, ужасно одиноко. Я забрал находку и ушел. Я стоял у двери и чувствовал спиной, как тишина удивленно смотрела на меня из углов, столов и ящиков. На обоях между двух фотографий ее мелким почерком было написано:

«…Жить можно врозь. И даже не звонить.

Но в високосный будь с друзьями рядом.

                              Л. Филатов».

Я даже знаю эти стихи.

Я ушел, дважды провернув ключ в замке. Я чувствовал, как облегченно вздохнула тишина, укрывая хрупкий мир, хранимый ею, и подумал: сколько таких строк я не заметил между снимков? Я подумал: столько тайн потерянной души мне никогда не постичь?

Я сел в машину. Софи сказала:

– Поехали домой.

Конец

Иногда тишина вокруг становится осязаемой, она давит, не дает произнести и слова.

Со мной было так. У меня была сотня слов, чтобы сказать их Софи, но я молчал. Иногда я говорил что-то совершенно неважное, когда мне становилось страшно, что я разучился говорить. Мой собственный голос казался мне далеким и чужим, словно звучал где-то там, с другой стороны. С другой стороны чего? Оконного стекла? Моей жизни? Реальности?

Ровной, плотной стеной сыпал снег.

– Какая странная зима, правда, Софи? – зачем-то спрашивал я, не смея задать стоящий вопрос. Наверно, боялся услышать ответ.

– Снежная, – говорила она спокойно.

– Беспорядок у меня здесь, правда? – отшучивался я, обводя взглядом кабинет, скорбно освещенный настольной лампой.

– И в голове тоже.

Не знаю, как назвать этот неясный внутренний порыв, но я вытряхнул пепел и выкинул мусор, вернул книги на полки, да и вообще…

И все бы ничего, но простая картонная папка мозолила глаза на журнальном столике.

– Почти пустая, – заметил я. Софи ответила:

– Почти.

– Прочесть?

– Прочти, – ее голос был спокойным и даже совсем не печальным.

Я вдруг подумал: может, это просто эхо?

Я читал. Одно письмо, второе, третье… и каждое приближало меня к последнему. И в каждом я слышал ее голос.

Софи говорила:

«Послушай, это Жизнь!