Послушай, это Жизнь

Она написала «Софья». Я выключил ночник. Ей было совсем плохо – она ужасно устала. Я знаю. Она говорила «Софья», когда уже не было сил улыбаться. Она тогда вдруг снимала маску, и ее лицо становилось жестким. Слишком жестким для милой юной девушки. Я знаю, она не изменилась.

Я знал. Она сидит на том же месте, в той же позе, не смотрит на меня, она сжала губы, и глаза ее остекленели, потому что она далеко. Она сейчас в том дне, на той скамейке, в той мысли, которая осталась невысказанной. Она всегда остается, эта мысль.

Я спросил:

– Софи, почему я тебя не вижу?

Она не ответила. Или я не услышал.

Я спросил:

– Почему ты не смотришь на меня?

Она продолжала молчать. Тишина все еще звучала внутри меня. Такая громкая.

Я подумал, что не умею слышать. Не слышу, не вижу, не чувствую. Слепо-глухо-немой идиот. Почему немой?

А что значат мои слова, если в моих мыслях лишь суета и пепел?

«За ними нет Жизни».

– Соф, а я, выходит, тоже не живу? Что я чувствую? Чувствую, как шампанское ударило в голову.

Мои мысли уносились вдаль. За стеной что-то громко кричали, наверное, «Ура». «Новый год», – подумал я.

– Софи, Новый год. Новый. Куда уходит старый год? Куда уходят дни, потраченные не на то, не на тех?

– Не знаю, куда они уходят, но они точно не возвращаются.

Это была не моя мысль.

Четвертое

Праздничные дни проходят очень быстро. Особенно первые три.

Я был у родителей, ездил к Димке, и, кажется, Ане даже понравился мой подарок, впрочем, возможно, она хорошая актриса. А еще она сказала:

– Ты изменился, Саш. И сильно. По-моему, ты повзрослел.

Я не знал, что ответить на это. Что на это отвечают?

Я встречался с Олесей. Мы играли в снежки, и она подарила мне шарф – я не носил их со школы. Приятно.

А потом было четвертое. И я подумал, что неплохо бы пройтись.

Я шел по улицам города, я бродил, дикий и одинокий. Нет, я не могу сказать, что мне некуда было идти, просто не было места, куда бы я хотел пойти.

Перед глазами все еще мигали огоньки моей елочной гирлянды, и я не видел лиц вокруг, а лишь темные силуэты, в каждом из которых я ловил образ Софи, я гнался за ним, но он ускользал, призрачный и невесомый.

Я искал приюта и тепла, но вокруг было слишком много людей, этих людей, никогда не знавших моей Софи, я не мог оставаться среди них.

Я искал глаза, проникающие в душу, такие были у Соф, но глаза вокруг меня были пусты и бессмысленны, впрочем, возможно, они лишь казались мне такими. Я гнался за призраком, более того, я гнался за призраком, которого нет.

Иногда мне казалось, что она мелькнула где-то в шумной толпе, я кричал: «Софи!», но она исчезала, оставляя вместо себя чужие ничего не значащие лица.

Я стоял над обрывом, смотрел на грозное зимнее море, и ветер бил прямо в лицо. Я кричал, я кричал, как безумный, впрочем, вспоминая этот день сейчас, в тишине прошедшего времени, я понимаю, что это и было безумие. И сейчас мне страшно.

Но не тогда, тогда я был пьян, пьян чувством близости. Я хватал ее за руку, но в руках моих оставался лишь воздух, холодный морозный воздух Нового года. Года, в котором никогда не будет Софи.

Не помню, как попал домой. Я очнулся лишь перед зеркалом. Я смотрел на свое отражение и не узнавал себя. Я прикасался к лицу, и мне казалось, что оно не мое, оно не живое, оно не из этой реальности.

Что-то мелькнуло за спиной, я резко обернулся. Софи смотрела мне прямо в глаза, я не видел ее. Неужели это мой смех разорвал тишину? Софи! Ты не оставляла меня! Софи!

Она смотрела на меня сурово и спокойно. Я пугал ее. Осознание ворвалось в мой мир пощечиной. Я вдруг подумал: что со мной?

Я спросил:

– Софи! Что со мной?

Она молчала и лишь тревожно смотрела в мои глаза. Я почувствовал ее прикосновение к моей душе.

– Софи. Останься.

Она не ушла.

Веселенький вечерок

Мы опять были вместе: Я и Софи – моя молчаливая гостья. Мне нравилось, что она со мной. Я смотрел на ее снимки, и Соф оживала в моей памяти – она смеялась, болтала со мной о мелочах, грустила иногда и просто молчала вместе со мной. Софи писала:

«Послушай, это Жизнь»

И я понемногу начинал понимать ее слова. Это понимание осторожно подбиралось ко мне по тающему вязкому снегу, и я боялся его спугнуть.

Позвонили в дверь. Я подумал: «Какого черта?!»

Кажется, Софи усмехнулась.

На лестничной площадке опять перегорела лампочка. Я спросил:

– Кто?

В ответ прозвучало что-то невнятное – Димка пришел. Я глянул на часы: уже поздно, наверное, что-то случилось.

Выглядел мой друг помято-уставшим.

– Можно мне у тебя остаться?

Я ответил:

– Раздевайся, я гляну, что у меня можно съесть.

Я пошел на кухню, предвкушая задушевную беседу. Здорово, когда есть друг, которому не надо говорить «Конечно, можно», потому что он знает, что можно, а спрашивает так, для проформы. Я заметил, что Софи все еще здесь, и сказал ей:

– Поможешь мне с кофе?

Мне кажется, что в комнате становится теплее, когда она улыбается. Или на душе?

Димка тихо зашел и забился в угол:

– Там та-а-ак холодно, ты себе не представляешь.