Последний сын графа

Он подошел, держа в руках какие-то бумаги. Маркус, сидевший у него за спиной, недовольно поднял глаза. И ничего не объясняя, я обняла отца. Стремительно, как прыгают в холодную воду. Просто шагнула вперед и обняла. Он не оттолкнул. Сперва, опешив, затем уже осознав, он медленно положил мне руки на плечи. Прижал к себе, опустил лицо, зарываясь носом мне в волосы, как сама я все время утыкалась в макушку Рича.

И все!

Больное наваждение кончилось. Ничего не свернулось, не потекло по ногам, ничего не сжалось. И животом я ощущала, что и у него нет. Он был не Аид с портрета, не новый муж Джесс, которого следовало немедленно увести и уложить в койку. Он был мой отец и пах, как отец и он был отцом. А все остальное, то мерзкое, со стыдом… схлынуло.

Я встала на цыпочки и потершись носом о его нос, коснулась закрытыми губами его сухих губ.

– Люблю тебя, папочка! – прошептала я и снова, всем телом прильнув к нему, обвила его руками за шею.

Вновь ничего. Ничего порочного и больного. Только теплое, ничем не омрачаемое чувство любви к отцу. Ничего больше. Только папочкин запах. Такой привычный, такой родной.

– Я тоже люблю тебя, – ответил он сдавленным голосом. Отец еле слышно втянул в себя воздух носом и выдохнул. – Моя маленькая девочка…

Моя Цукерпу

Себастьян:

Граф захлопнул дверь, не дослушав речи жены.

Ничего нового. Как с цепи сорвалась. Неужели, не ясно: у него нет больше поводов ее радовать, выходя с ней в люди. И да, она виновата в том, что ее мужу требуется дополнительная женщина, чтобы быть счастливым. И да, это она виновата, что Ви ушла, потому что… Вот потому! Благодаря дяде Мартину, он мог теперь, вообще, посадить жену в бочку и сбросить в Эльбу, как дядя всегда мечтал.

Он так и не узнал, в чем причина. Измена в ответ на его собственные измены, вряд ли тянула на подобную неприязнь, но дядя твердил, что дело в измене. И Себастьян, которого мало что в этой жизни волновало, отстал.

Сперва они с Маритой старались вести себя, как было при Ви, но обоюдное раздражение нарастало. И уже очень непросто было пропускать мимо ушей ее хлесткие намеки по поводу молодых французов и хорошеньких кузиночек Ви. Жена бесила его уже тем, что существовала. И как Себастьян не пытался найти в груди то теплое чувство, что испытал в тот последний вечер, он не нашел.

Теперь, когда жизнь вернулась в накатанное русло, то стала невыносимой. Он без того уже разрешил Рене гостить у Лизель так часто, что у них с Маргарет появились собственные комнаты. Но сам он переехать не мог.

Филипп познакомил его по крайней мере с десятью девушками, – теперь он уже не видел ничего унизительного в том, чтобы им платить. Они были много честнее его любовниц и называли всю сумму сразу. Но ни с одной из них ему не понравилось. Точнее, понравилось, но не так, как с Ви. Окрыляющего чувства не появилось: Себастьяну всегда больше нравилось доставлять удовольствие, а не получать.

Проститутки получали удовольствие только уходя, и он был достаточно проницателен, чтобы понимать это.

– Такое чувство, я однолюб, – сказал он сыновьям, когда они сидели в парной на вилле и отдыхали, выпроводив всех девушек.

Сыновья рассмеялись в голос и лишь потом, обнаружив, что отец не смеется, озадаченно переглянулись и стихли.

– Сперва мне Агата нравилась, и я искал таких, как она. Теперь мне нравится Верена, и я пытаюсь найти такую же. Но таких других нет. В общем, я так подумал и решил, что я однолюб.

– Или, просто тебя заводит то, что они послали тебя, – сказал Филипп. – Может, попросить кого-то из девушек сделать то же самое?

– Ты такой у меня смекалистый, – оборвал отец. – Может, мне тебя к ней послать? С кольцом в носу, как тельца? Принести тебя, типа, в жертву? В знак моей доброй воли?

Филипп подавился смехом и ощутимо напрягся. Когда Верена с девочками была в Париже, они обсуждали, что ей реально необходим мужик. И что она пойдет за любым, чтоб от них избавиться, а брак – единственный способ удержать ее в клане. Вот только кто согласится служить прикрытием?

Филиппу очень не нравилась мысль стать Маркусом. Прикрытием для интрижки собственного отца.

– Па, ты граф, все-таки, – вмешался Ральф. Измени ты уже законы. Развод и добровольное служение.

– Ага, давай все изменим. Ты не врубаешься в принципы диктатуры. Служение я еще готов изменить и изменю, как только придумаю, как это подать. Но развод – это как-то гнусно. Марита всю жизнь положила на этот титул.

– Дизраэли выходил в свет с женой и любовницей, – подал Филипп.

– Я бы женился, – задумчиво потер подбородок Ральф, – но по законам семьи, я не имею права оставить сан.

– Жополиз, – сказал Филипп.

– Да, – сказал Ральф. – Мне нравится быть Штрассенбергом и я это не скрываю!

Они помолчали и чувствуя, как над ним опять сгущаются тучи, Филипп заговорил:

– Это нечестно, папа! У нас когда-то с ней что-то было и брать ее в жены теперь, когда все закончилось, как-то глупо.

– Я не прошу тебя, – Себастьян осекся.