Последний апокриф

– Так, значит, я вру? – обижалась она, трагически закатывая глаза.

– Пожалуй, что врете! – бормотал Джордж, краснея (он-то знал, что она не врала!)…

225 …Борьба за свободу, известно, не знает компромисса (а если вдруг знает – то это уже не борьба за свободу!).

Скованные одной цепью, Джордж со старухой неслись вскачь по ухабам на золотой арбе, запряженной голубыми верблюдами, навстречу неизвестности.

Луиза над ним откровенно глумилась, обещая ад, боль и позор – одновременно!

Собственно, ему не оставалось другого, как перегрызть ведьме руку в районе запястья и выпрыгнуть из арбы на ходу, рискуя сломать себе шею или ребро.

К счастью, он удачно приземлился на обе ноги и, не медля, развернулся и побежал в обратную сторону (должно быть, решив, что пока телега с верблюдами развернется, он уже будет далеко!).

Охваченный пламенем ужаса, он мчался сломя голову, с окровавленным ртом, не разбирая дороги – куда ноги несли!

Вослед ему неслись разъяренные вопли и проклятья раненой старухи, а по камням стлался черный кровавый след.

На руке у него в районе запястья безвольно болталась сухонькая ладошка с безжизненными щупальцами (в страшной спешке даже не возникало мысли отделаться от нее!).

Двумя пальцами Джордж брезгливо выковырял огрызок старческой длани из металлического кольца.

Однако, едва он ее отпустил, как она ожила и стала щипаться.

Обезумев от сюрреализма, Джордж завопил благим матом, стряхнул с себя это мерзкое насекомое и, не разбирая дороги, побежал прочь от страшного места (разумеется, в ажиотаже он не мог видеть, что рука Дьявола неотлучно следует за ним по пятам!).

Уже стало темнеть, когда ноги его привели (он и сам не заметил, как это случилось!) к отчему дому в старом армянском квартале древнего Иерусалима…

226 …Ни Маруся, цепко державшая Иннокентия за руку, ни попугай Конфуций, сидевший у Него на плече, разумеется, не обратили внимания на Его отсутствие (оно и понятно – физически Иннокентий никуда не девался!).

Но едва Он вернулся в Себя (то есть в тело!) – женщина и птица одновременно испытали необыкновенное чувство глубочайшего потрясения: от Него исходили столь мощные и безудержные токи истинной святости, что находиться с Ним рядом практически не представлялось возможным.

Конфуций с испуганным криком метнулся от Иннокентия через дорогу, к белокаменной арке напротив, откуда, в ужасе, отчаянно хлопая крылышками, перелетел на черепичную крышу старинного особняка в испанском стиле, но и оттуда, и тоже не задерживаясь, перебрался на колокол на колокольне белой эфиопской церкви.

Маруся, не умевшая летать, но исполненная благоговения, пала пред Ним ниц, как подкошенная, и принялась лобызать тротуар вокруг Его ног.

Внезапно возникшим ураганным вихрем в одно мгновение разметало и утащило прочь в низины Мертвого моря всю нечисть, какая вообще водилась в Святом Городе.

Свет Откровения, исходивший от нашего Героя, буквально затопил собой тупики и улочки, лачуги, дома, замки, соборы, низины и возвышенности Иерусалима, повидавшего всякого и всего на долгом веку – пожалуй, кроме Любви!

– Что-то я Джорджа не вижу, – задумчиво поинтересовался Иннокентий, рассеянно озирая пространство окрест.

– Старуха его увезла на верблюдах, – издали прокричал попугай.

– Понятно, – не сразу кивнул наш герой.

– Мне, например, ничего не понятно, Ю! – признался во всеуслышание Конфуций.

– Мне – понятно! – тихо повторил Иннокентий (отныне Он все понимал!).

Маруся молчала.

…Шестым, внезапно развившимся у нее чувством наша героиня сознавала, что угодила-таки в давно ей обещанную Историю!

О некой своей грядущей, фантастической миссии она узнала еще в утробе у щуки – от щуки же: что-то ей там обещалось, типа Божественной Любви и Божественного Материнства!

И сейчас, лежа ниц у ног своего Божества (а в том, что Он Бог, Маруся уже не сомневалась!), она с удивлением и благодарностью вспоминала щучьи пророчества.

Долго же, долго она дожидалась их исполнения!..

Ее вдруг обволокло восходящим потоком воздуха, бережно подняло над землей и осторожно опустило на обе ноги.

«Такого со мной еще не бывало!» – растроганно подумала Маруся…

Между тем…

227 …Естественно, Джорджу не терпелось поскорее увидеть и прижать к груди любимых мамашу Лэвану и папашу Арарата.

Как он, вечность назад, обрубил все концы – так они с тех пор лохмотьями и висели: сам он родителям не писал и от них вестей не имел (боялся шейховой мести, и вообще!).

Он даже не ведал, живы ли они!

За сорок с лишком лет, что он отсутствовал, тут мало чего изменилось: те же пожухлых тонов высокие двустворчатые ворота из кованого железа, тот же замшелый глухой каменный забор, та же вдоль забора вонючая сточная канава и тот же покой, какого он не испытывал больше нигде!

Слезы ему туманили взор, а в зобу от волнения сперло дыхание.

Он стоял и стоял и все не решался войти.

Картины счастливого детства, подобно нарядным гондолам, одна за другой неслышно скользили по солнечным водам памяти.

…Ах, какой пир в честь рождения сына закатил папаша Арарат (первое по силе воспоминание старого Джорджа, вынесенное им с пеленочных времен!)!