Последний апокриф

На самом-то деле Муд-Аг был не тот!

Тот Муд-Аг, проигравшийся в пух (кто помнит!), в ту далекую ночь с войском занял армянский квартал, силой, опять же, вернул себе жен и детей и срочно потребовал головы «маленького негодяя».

Армяне армян выдавать не привыкли и нагло соврали (ложь во спасение!), будто бы Джордж испарился.

Муд-Аг им так и поверил и тут же поклялся, что с места не двинется до тех пор, пока «негодяй» не вернется домой (в частности шейх не вдавался, но общее знал: все и вся – раньше, позже! – всегда возвращаются на круги своя!).

И так, собственно, Муд-Аг и простоял свой век посреди двора с голой саблей в руке, вперив негаснущий взор ястребиных глаз в тяжелые ворота, кованные еще древними армянскими кузнецами.

Но Джордж, как назло, все не возвращался, и Муд-Аг однажды, предчувствуя близость конца, послал гонца через Ла-Манш, в Великобританию, в Лондон, в Оксфорд за любимым сыном Муд-Агом Вторым по прозвищу Неуч.

– Туш-ши свэт! – завещал холодеющими губами старший Муд-Аг (что в любом переводе могло означать только одно: око за око и зуб за зуб).

– Гэд-дэм буд-ду (в том смысле, что не пожалею сил, ума, таланта и жизни, если потребуется!)! – торжественно поклялся младший Муд-Аг у смертного одра отца…

233 …Заряда взрывчатки, приведенной Муд-Агом в действие, достало, чтобы разрушить добрую половину старого Иерусалима, а также лишить жизни Джорджа, себя (себя-то зачем?), заодно и сто тысяч туристов из развитых стран (а их-то за что???)…

234 …Два дня и три ночи Иннокентий с Марусей безуспешно искали среди тлеющих развалин старого Иерусалима несчастного Джорджа Капутикяна, крупье.

Пернатый философ Конфуций также без устали кружил над городом, пытаясь обнаружить пропавшего спутника с высоты птичьего полета.

Время от времени он коротко отдыхал у Маруси на плече (запрыгивать на Иннокентия он, как бывало, уже не решался!) – и летел дальше.

Люди и птица, не сговариваясь, поклялись отыскать бедного крупье – живым или мертвым, целым или порванным на куски.

Задыхаясь в чаду, они на ощупь обследовали бесчисленные раскопанные колодцы, склепы и лабиринты, подземные русла высохших рек, древние бани и купальни, мощенные скользким булыжником дворики, опутанные паутиной чердаки домов, завинченные в вечную спираль лестницы колоколен, черепичные крыши монастырей и золотые купола храмов.

Отовсюду до них доносились стенанья и мольбы о помощи, по пятам их преследовал горький запах гари и человеческого горя.

Повсюду, подобно теням, сновали спасатели с совковыми лопатами, санитары с носилками, служители религиозных культов (от санатанадхармистов – до адвентистов седьмого дня!) и также безутешные близкие и друзья пострадавших в мегатеракте.

Особенно среди всех выделялся встрепанный старик двухметрового роста (статью и ликом похожий на русского богатыря Илью Муромца с картины Васнецова!) в ярком стеганом иранском халате, мягких узбекских сапогах-тичигах и с белой чалмой в руках, а не на голове.

За ним по пятам, с блокнотом в одной руке и самопишущей ручкой в другой, следовал молодец вида Добрыни Никитича (с картины того же художника!), и тоже одетый, обутый, как мусульманин!

Как потом (непонятно откуда!) выяснилось – то были небезызвестные в исторических кругах потомственные летописцы, отец и сын Карам-ибн-Зины, христопродавцы в третьем и четвертом поколении, потомки, кому интересно, еще того самого легендарного историка Николая Карамзина.

Вот, к слову, что записал в свой блокнот под диктовку отца младший Карам-ибн-Зин (и что умудрился прочесть на лету наш пернатый философ!): «…воистину, все вместе взятые деяния величайших завоевателей Иерусалима от Навуходоносора до Салахэд-Дина – да пребудет в веках благословенным его имя! – натурально бледнеют в сравнении с кошмаром, сотворенным примитивным шейхом Муд-Агом Вторым по прозвищу Неуч: одним мановением руки он не оставил от города камня на камне!»

И далее, по тому же свидетельству Ибн-Зина: «…волосы на голове поднимаются дыбом от небрежно раскиданных повсюду голов, рук, ног, позвонков, тазобедренных и прочих сочленений несчастных жертв этого бессмысленного злодеяния!»

Между тем над землей занимался рассвет и жизнь брала свое: там и сям разбивались походные столовые, госпитали, операционные, пункты по переливанию крови, тысячи геликоптеров доставляли воду, пищу и медикаменты.

Поскольку все подъездные пути к Старому Иерусалиму были разрушены, то убиенных и раненых вручную переправляли из верхней части города на молельную площадь у Западной Стены разрушенного еврейского Храма, где бы могли приземлиться транспортные самолеты вертикального взлета (их уже вызвали из Брюсселя, но они отчего-то задерживались!).

Туда же, к площади надежд всех молящихся, на исходе третьей ночи, в час петуха, наконец-то добрались наши герои.

Там Маруся, стыдливо потупив глаза и запинаясь, как школьница, призналась Иннокентию, что она «только чуточку притомилась»(бедняжка и словом не обмолвилась, что у нее ноги стерты в кровь, ноют колени и ломит спина!).