Последний апокриф

– Ест – хараше! – с симпатичным татаро-узбекским акцентом выкрикнул Мустафа и бегом доставил Дурынде на серебряном подносе зажигалку в виде очаровательного младенца с белоснежными ангельскими крылышками и неожиданно внушительным черным пенисом, нарушающим всякие представления о пропорциях в природе (при легком поглаживании детской головки крылышки трепетали, а из пениса наружу вырывалось фиолетовое пламя!).

– Благодарю! – сдержанно процедил сквозь зубы Порфирий, неспешно двумя пальцами разминая сигарету, туго набитую чистейшей коноплей (знак дружеского внимания от начинающего коллеги-сутенера с озера Иссык-Куль!).

И опять Филиппка, исключительно из желания угодить, схватил с подноса зажигалку и сунул Дурынде в лицо, едва не опалив тому ресницы.

– Мама родная! – зажмурилась и отвернулась Вераська, чтобы уже не видеть, что будет.

– Боже мой! – пробормотал трансвестит (хотя в Бога не верил!).

Атмосфера в шашлычной сгустилась в предгрозовую.

Тишина наступила такая, что слабая течь в унитазе, на другом конце ресторана, казалась ревом ниагарского водопада.

– Ти очин хареший чилавек, Парфырий! – первым не выдержал напряжения татаро-узбек Мустафа.

– Я знаю, – спокойно кивнул ему Падаль, впрочем, не теряя из виду Филиппку.

– Ти, мужит быт, кушит хочиш, харёший чилавек? – непонятно чему обрадовался Мустафа. – Ест шышлик тюрки, ест шоварма араби, ест шюрпа узбэкски Узбэкистан, ест бэшпармак кызахски Кызахстан, ест сямся азирбайджански Азирбайджан, и ище у мине ест…

– Мустафа, пошел в жопу! – вдруг оборвал его Падаль.

– С балшим удаволством, спасиба! – попятился прочь Мустафа.

– Огонь! – наконец сам себе приказал сутенер и всадил в педераста Филиппку шесть пуль, одну за другой.

Последним Филиппкиным словом было люблю, повторенное трижды и обращенное непосредственно к Падали…

За стойкой негромко захныкал шашлычник, любивший Филиппку, как брата, и вообще.

Падаль молчал, задумчиво поглаживая узловатым пальцем ангелочка, писающего огнем.

– Я что-то Лэди не вижу, – поинтересовался он, налегая на лэ.

– Она захворала! – разом вскочила со стула Вераська и трижды перекрестилась.

– К врачам обращаться не станет! – предположил трансвестит, хорошо знавший Марусю.

– Мы с ней выпивали, намедни… – пробормотала Вераська, сдерживая подступающие к горлу слезы. – И она мне сказала…

– Чего-то сказала? – не удержалась и перебила Анжелка.

– Маруся, короче, сказала… – залилась горькими слезами Вераська.

– Да что? – несмотря на смертельный запрет, хором потребовали ответа проститутки.

– ВСЕ! – закричала истошно Вераська. – Она мне сказала: ВСЕ!..

Затих унитаз на другом конце ресторана.

Было слышно, как бьются сердца.

Никто не хотел умирать.

– Тут мне доложили, она человеку все яйца порвала, – припомнил Дурында письмо из ООН…

143 …Иннокентий с Марусей, перепачканные глиной, лежали в обнимку поперек тахты и спали, как спят в раннем детстве.

Гнездышко, где обитала Маруся…

Про Марусино гнездышко…

144 …Понятно, что гнездышко, где обитала Маруся, принадлежало не ей, а Порфирию Дурынде по прозвищу Падаль (как, впрочем, и все вообще в Веселой округе: дома старой блочной постройки, гаражи, прачечные, булочные, бензозаправочные и автомойки, прочие заведения бытового обслуживания населения!).

Сутенер принципиально селил проституток в домах, примыкающих к Пятачку (время – оно же деньги!), в крохотных однокомнатных квартирках (салон, совмещенный санузел, кухня, два на два, балкон, метр на полтора!), сам же обустраивал и меблировал жилище своих подопечных.

Четыре стены салона он, по вдохновению, красил в яркие контрастные цвета.

У Маруси, к примеру, на стыке яростно-синего с кровавым бордо – помещалась широченная тахта размером с аэродром.

В изголовье тахты бессонным часовым стоял гибрид ливанского кедра с кустом африканской клюквы (Падаль, как юный мичуринец-дарвинист, скрещивал всех и со всеми!).

Мощные ветви вечнозеленого дерева стелились вдоль потолка, малеванного под майское небо с перистыми облаками.

Древесный ублюдок на удивление плодоносил весь год – и в зимнюю стужу, и в летний зной.

Клюква родилась крупной – с грецкий орех, Маруся едва успевала ее собирать (спасибо еще, помогали клиенты, охочие до клюквы!).

Особое место на фоне песочной стены занимал г-образный стеллаж (персональная гордость Дурынды!) с аккуратно разложенными аксессуарами для крутого секса: наждачная губка для поверхностной обработки клиента; гусиные перья для щекотания пяток, подколенных впадин, околопупковых окружностей, подмышек, заушин и залысин; пересыпанные горьким перцем уздечки; просторные, на любую шею ошейники с мелкими шипами; плетки с металлическими набалдашниками; розги из рифленого пластика; наручники, кандалы и колодки; пистолет, стреляющий гвоздями; мини-лук с мини-стрелами; дротики с виагрой; мультиустройство на батарейках для дерганья волос, ресниц и бровей, выдавливания глаз, вырывания зубов, выкручивания ушей, протыкания сосков; наконец, портативный магнитофон с записями оскорбляющего свойства.