Последний апокриф

А в минуты, подобные этой, при виде безжалостно раскромсанных и разбросанных по Казино частей человеческих тел, его еще посещали крамольные мысли о бессмысленности бытия.

Ему с детства внушали: без плана даже лист с дерева не упадет!

«Уж если он полетел, – обычно хитро улыбался папаша Капутикян, – так, значит, сынок, было назначено полететь!»

«Но, – размышлял Джордж, не упуская из виду красавиц, – одно дело листья с деревьев, и совсем другое – головы с плеч!»

Или как понимать: что разницы – нет?..

Тут же, у телевизора, Джордж вдруг припомнил одно из любимых поучений папаши: не ищи справедливости среди людей, но и Бога понять не пытайся!

И еще отчего-то он вспомнил печальную папашину улыбочку: «Бог, – бывало, говаривал умудренный жизнью армянин, – увы, далеко, а люди – увы, слишком близко!»…

На Пятачке между тем…

146 …Уж солнце клонилось к закату, а летучка в шашлычной у Мустафы не кончалась.

– Ладно, – сказал в заключение Падаль, – переходим к конечному пункту нашей программы.

– Бабки на стол! – зычно и высоко распорядился Баряска.

Проститутки, одна за другой, с виноватыми лицами, как загипнотизированные, подходили и выворачивали на стол кошельки, портмоне, сумки, карманы штанов, курток, подкладки пальто, нижнее белье (разве только не душу!).

– Это – все? – наконец разочарованно поинтересовался сутенер, со скукой во взоре разглядывая жалкую горку из купюр, монет, часов, статуэток, брелоков, жетонов, цепочек, булавок, кинжалов, биноклей, пепельниц, мундштуков, сигар, вилок, ложек, ложечек и ножей из фамильных сервизов, золотых коронок и зубных протезов (чем только народ не расплачивался за удовольствие любить и, на минуточку, быть любимым!).

– Девочки, все? – прошептала Вераська, сердцем предчувствуя недоброе.

– Честное благородное – все! – с дрожью в голосе поклялись проститутки.

– Все так все! – медленно произнес Падаль с улыбочкой на лице (верной предвестницей беды!) и первым попавшимся под левую руку кинжалом лишил Баряску правого глаза.

– Да за что же меня? – больше удивился, чем ужаснулся содеянному трансвестит.

– Сам подумай и после ответь! – страшно осклабился сутенер.

– У меня нет ответа на этот вопрос! – ответил несчастный.

– И у меня нет ответа! – воскликнул Порфирий, лишая Баряску второго глаза.

Как и следовало ожидать, прощальным словом революционера плоти было звучное слово люблю, обращенное непосредственно к Падали.

– Вай-дот! – заунывно запричитал Мустафа, вообще любивший Баряску.

«Ух, мля!» – подумали, каждый про себя, продажные дети Пятачка.

– Или бабки на стол – или больше повторять не буду, – в последний раз предупредил сутенер, небрежно поигрывая окровавленным ножом.

И опять перепуганные насмерть проститутки одна за другой подбегали к лобному месту и выворачивали из себя все, что выворачивалось (вплоть до души!).

– Это – все? – снова поинтересовался Порфирий, без особого, впрочем, интереса разглядывая драгоценный холм.

– Все! – тряхнув бюстом, за всех поклялась Вераська (позабыв вдруг про заповедь: не клянись!).

– Все так все! – ухмыльнулся Дурында и, подняв и перевернув проститутку вниз головой, принялся ее трясти – и тряс до тех пор, пока из нее не выкатился на пол золотой экю времен правления Короля-Солнца Франции Людовика Х1V (в конфиденциальном письме Падали из ООН как раз-то и сообщалось о пропаже подобного экю у посла!).

Нет таких слов, способных передать гнетущее напряжение, возникшее в ресторане и разом достигшее отдаленных уголков Пятачка.

– Смерть! – побледнев, прошептал сутенер.

– Я хочу жить! – разревелась Вераська.

– Все хотят жить! – усмехнулся злодей…

Между тем где-то там, на болотах…

147 …На крутом полупесчаном-полуглинистом бережку, у болот, на четырех восьмижильных тросах висел дирижабль (вообще без опознавательных знаков!).

Четыре черных гиганта-нубийца, по пояс в коричневой жиже с песком, служили (по найму!) живым балластом для летательного аппарата.

В камышах, обещая дожди с градом, нагло кричали лягушки.

В пожухлой траве стрекотали кузнечики.

На сморщенном древе плакучей ивы околевала гадюка.

Вдали, за болотами, медленно закатывалось утомленное солнце.

С первой звездой к дирижаблю с трех разных сторон съезжались на «Мерседесах» черные ниндзя (с японскими мечами наголо!), суровые горцы с крутого разлома Главного Кавказского хребта (все как один в защитных халатах, с наплечными ракетными установками на покатых плечах!) и белокурые витязи с Ладоги (в черных кожанках, при гранатометах!).