Последний апокриф

Тут они бестолково толклись в предвкушении некой другой реальности, ссорились, мирились, напивались, дрались – одним словом, существовали!

Бомжи, голь перекатная, рвань и кому не терпелось – те бежали бегом, через пролом в заборе, на кладбище, где в радостной спешке и вершили, по-своему, как говорится, великое таинство природы (встреча с несуетным их возвышала!)…

Более зажиточные посетители Пятачка и менее торопливые для начала закусывали у Мустафы и только потом, отрыгивая и попукивая, укатывали в неизвестном направлении.

Попадались, впрочем, клиенты, что уезжали и возвращались, опять уезжали и опять возвращались…

Из распахнутых окон шашлычной, поверх дыма и одуряющих запахов, неслась веселая озорная музыка.

Внутри зала мягко мерцали китайские фонари, переливались разноцветными огоньками игровые автоматы.

А в самом углу шашлычной за персональным столом, в персональном кресле сидел, развалясь, некоронованный властитель Пятачка, сутенер-организатор Порфирий Дурында по прозвищу Падаль…

Про Падаль…

111 …В тельняшке и куртке из кожи забитого буйвола, с косичкой, стекающей с бритого черепа, с золотой серьгой-якорем в ухе, с бриллиантовой цепью на жилистой шее, с потухшей гаванской сигарой в щербатых зубах, едва прикрываемых заячьим ртом, с массивными черными очками на помятом бульдожьем носу – Падаль вполне смахивал на исчадие ада, на лютого зверя, на биокошмар.

Такого, как Падаль, однажды увидишь – и вздрогнешь, запомнишь и не забудешь.

Прозвище Падаль он приобрел за свою неизменную милость к падшим.

Он всегда протягивал руку тому, кто споткнулся: другими словами, кормил, обувал, одевал, согревал, обеспечивал клиентурой.

На столе перед ним лежал портативный компьютер, в который он время от времени тыкал указательным пальцем.

На экране рельефно высвечивались записи имен должников с цифирями, типа: Вераська – 4500$; Ларуська – 13 400$; Баряска – 7200$…

Все ему были должны, а он – никому!

Неторопливо похлебывая из пивной лохани элитный виски BLAK-JAK, Падаль вполглаза рассеянно поглядывал на бульвар, где в ожидании потребителя томно фланировали его подопечные, и думал о том, что на свете есть счастье и воля.

И тут к Пятачку, грохоча, подкатил мусоровоз, из кабины которого тяжело выползла на тротуар Маруся по прозвищу Лэди…

Из жития Маруси по прозвищу Лэди…

112 …Дело в том, что Сафрон и Забава Крапива из Лопотушек, под Астраханью, не приходились Марусе родными родителями.

То есть Бог им послал двадцать пять сыновей, но вот дочери – не послал.

А помог, в общем, случай: однажды в четверг, после дождя, Сафрон браконьерил в мутной воде.

И только он невод закинул, как вытащил щуку (презлющую стерву, чуть сети ему не порвала!).

Он даже хряснул ее промеж глаз – чтобы не навредила.

Забава кухонным ножом щуке брюхо вспорола – а там у нее, в смысле в брюхе у щуки, ребеночек: девочка, трех килограмм.

Марусей назвали.

Бог послал – надо брать, рассудили крестьяне!

Брать, что дают, и хватать то, что падает, и не роптать – величайшее свойство редких людей!

Увы, большинство индивидов берут, что дают, и хватают, что плохо лежит, – даже трудно сказать: почему?..

При виде дитяти Сафрон усмехнулся в усы и по-крестьянски, как мог, пошутил: «Ух ты, какая щукина дочь!», и даже взял кроху на руки и пошлепал по попке (Сафрон и своих для порядка наказывал!).

Бедняга, не мог же он знать, что дитя фамильярности не выносило.

Потому для него прозвучало, как гром:

– Я все-таки лэди, папаша!

Сафрон своим ушам не поверил и уронил кроху на пол.

– Не бей девку, ирод, чай, не твоя! – возмутилась Забава, суя детке могучую грудь, полную целебного материнского молока.

Но, вкусив эликсира, Маруся скривилась, как от уксуса, и захныкала:

– Лягушатинки бы на десерт!

Забава в испуге всплеснула руками и тоже дитя упустила (так что биографы вовсе не врали: действительно, девочку в детстве роняли!).

Не в пример всем соседским, Маруся росла не по дням, а намного быстрее.

Говорить, как мы знаем, ее не учили – появившись на свет, уже говорила.

И сама же она постепенно проникла в страшный секрет бытия: под страшным секретом скрывалось полное отсутствие всяких секретов.

По всему получалось: живи как придется, пока что живется!

Понятно, по-детски рассуждала маленькая девочка, что был бы секрет – его бы давно разгадали; а так, чего нет – того нет, как можно понять – чего нет?

…Много позже, став самой прекрасной на свете матерью всех живущих, она иногда с улыбкой вспоминала свое босоногое детство: как она в огороде полола картофель, как растила редис, как доила козу, как стирала портки своих братьев (двадцать пять пар порток!), как сено сушила, как спала на печи и как укрывалась попоной (когда-то был конь, но издох, а попона осталась!), и как на рассвете бродила по росам и слушала птиц, и таскала лягушек из луж.