Только через шесть часов смолкли двигатели. Тело освободилось от тягостного бремени, и Павел, откинув шлем, осторожно встал. Бурмаков с улыбкой наблюдал за его неуверенными шагами — даже многодневное пребывание на орбитальной станции не приучило Павла к невесомости. А Витя чувствовал себя отлично и уже вертелся у центрального пульта, где мерцали разноцветными огоньками циферблаты приборов, шелестели счетчики, дрожали стрелки измерителей.
Бурмаков открыл заслонки на боковых иллюминаторах. В ярком солнечном свете корабельные светильники потемнели, и автоматы сразу выключили их.
Витя подбежал к окну, посмотрел и воскликнул:
— Земля! Земля! — Голос его вдруг прервался, сел, видимо, и юноша понял окончательно, что разлука — надолго.
А Земля, укутанная облаками, голубела в черной бездне неба справа от «Набата». Где-то там, на нечетко видимом отсюда материке Евразии, находилась Москва, ракетодром. Уже давно разошлись все, кто провожал первый межпланетный корабль. Только дежурные в Центре полета остались на своих местах — они будут следить за «Набатом» постоянно, даже тогда, когда сигналы с него будут поступать на Землю с большим опозданием.
Степан Васильевич включил экран прямой связи с Центром управления полетом. Он собирался переговорить с дежурным, но на экране возникло лицо председателя Центра.
— Поздравляю с удачным стартом! — сказал председатель, пристально вглядываясь в лицо Бурмакова. На своем экране он видел не только его, но и остальных космонавтов — всю рубку. А при желании мог осмотреть любой важный корабельный отсек. Телесвязь внутри «Набата» выходила на главный передатчик связи с Землей. — Вижу, все нормально, — состояние космонавтов контролировали специальные датчики. — Так оно и должно быть! — председатель удовлетворенно кивнул.
Телекамера поплыла в сторону, на экране показались рабочие пульты Центра, операторы перед ними. Каждый на мгновение отрывался от своей работы, поднимал руку. Так прощались с кораблями, которые оставляли околоземную орбиту, отдавая дань последней торжественной минуте. Далее сеансы телесвязи будут чисто деловыми, рабочими. Потом на экране снова появился председатель, на этот раз во весь рост.
— Желаем счастливого путешествия, — он сказал это тепло, взволнованно и смотрел не мигая, словно хотел запомнить каждую черточку на лицах космонавтов.
— Спасибо, — ответил Бурмаков.
Экран погас.
Степан Васильевич постоял перед ним минуту, а потом повернулся к Павлу и Вите:
— Будем работать, друзья!
На корме корабля запели песню двигатели. Павел почувствовал, как будто затвердел под ногами пол, как окрепли мускулы, как более уверенными стали телодвижения.
Часть вторая
25 ноября. Иногда забываю, что нахожусь не на Земле, а на корабле в космосе. Как здесь красиво, как все до мелочей продумано! Вот сейчас я сижу в небольшой каюте — библиотеке. Уютное помещение, оборудованное как надо: стол, стулья, вдоль стен книжные полки и шкафы (правда, больше книг в записи). Можно читать, писать (что я и делаю сейчас), и никто никогда не помешает без твоего разрешения.
Степан Васильевич и Павел Константинович не догадываются о моем дневнике. Не говорю им не потому, что хочу что-то скрыть от них. Нет, это такие люди, которым я никогда не смогу соврать. А не рассказываю о дневнике потому, чтобы вдруг не подумали, что мне уже захотелось домой, и не начали жалеть, что взяли с собой. Ведь могли выбрать и многих других. А я очень боюсь, чтобы обо мне не подумали плохо. На корабле у моих старших товарищей забот и без того хватает. Так что дневник, в котором я постараюсь быть искренним и объективным, останется пока моей небольшой тайной.
Ну вот, и предисловие есть. Теперь можно записывать главное — впечатления, события. Это я обещал одноклассникам. Правда, мы уже закончили школу, и ребята подались кто куда. Да это не беда, мы договорились, что каждый год в день выпуска будем собираться, кто бы где ни был. (Интересно, как это я «соберусь» следующим летом? Пошлю, наверное, привет с Марса. А что? Я — на фоне марсианских песков! Оригинально!) Вот на такой встрече когда-то я и прочту свой дневник.
Начну с того, как расстались с Землей. Это был такой момент, что у меня даже комок к горлу подступил. Казалось, еще мгновение, и я заплачу. Хорошо, что удержался. Было бы слишком стыдно. Надеюсь, что С. В. и П. К. не заметили этой моей слабости. Считаю, что настоящему космонавту ее прощать нельзя, и обещаю быть впредь выдержанным, суровым. Как С. В. и П. К. Уверен, что и им было невесело. У С. В. семья, у П. К. — моя сестрица. Случайно подслушал, как он говорил Вале, что будет скучать по ней. Поженились бы они уже, что ли. Но что-то я повернул не туда, дневник все-таки мой, а не С. В. или П. К.