Помутнение

По указанию Тиры Бруно пришел сюда ровно в полдень. Магазин пока пустовал: Телеграф-авеню еще не отошла от ночного сна. К потайной двери в стене его провел незнакомый продавец, стоявший за прилавком секции одежды на втором этаже. Бет, насколько мог судить Бруно, сегодня не было. Возможно, она корпела над счетами в другом потайном офисе.

Кит Столарски не встал, чтобы поприветствовать Бруно, а просто произнес:

– Закрой дверь, – потом рыгнул и, облизав губы, уставился на него. Его лицо тролля исказила гримаса, словно он с трудом отогнал от себя малоприятную мысль. Бруно стоял, в маске под капюшоном, чувствуя себя под взглядом Кита словно в саркофаге, отчужденным и от Кита, и от всех живых людей – и одновременно абсолютно нагим. В комнате он заметил только один стул помимо того, на котором сидел Столарски, но это была жалкая развалюха – пластиковый складной стульчик, прислоненный к стене. Поползновение взять его, чтобы сесть напротив человека за столом, показалось Бруно неуместным. И он остался стоять.

– Итак, – начал Столарски. – Очередная раненая птичка за мой счет, да?

– Какая раненая птичка?

– Твоя бедная-несчастная госпожа из фатерланда.

– Тебе о ней известно? – Неужели и этот человек преспокойно сканирует его мозг, просеивая его мысли, как песок? Или нет? Бруно напомнил себе, что так теперь происходило постоянно, вне зависимости от того, думал он об этом или не думал.

– Послушай, я же потратился на ее авиабилет! Так что мне ли не знать?

– Я прошу прощения.

– Не печалься за меня, печалься за Бет.

– А что случилось с Бет?

– С Бет случилась безработица. За это дерьмо я дал ей под лесбийский зад ногой. По правде сказать, я подумывал взять тебя на ее место, но потом мне пришла в голову идея получше. Тира показала мне ту пленку с тобой в «Зомби». Ты произвел там фурор. Ты теперь наш призрачный гость, наша местная легенда…

Самый мелкий европейский чиновник – скажем, сотрудник таможенной службы в аэропорту – потрудился бы одеться безукоризненно и даже свой крошечный кабинет обставил бы с таким расчетом, чтобы внушить уважение. Любой человек, столь же богатый, как Столарски, демонстрировал свой статус офисом, обшитым деревянными панелями, с мебелью из полированного дуба, золотыми перьевыми ручками и книгами в кожаных переплетах. Но Бруно отогнал мрачную мысль; этот унылый офис выглядел как справка об аннулировании Европы.

– Что такое? Я оскорбил тебя в лучших чувствах? Да ты погляди на себя, Флэшмен! Ты же теперь сплошное благородное увечье с лицом в гондоне. На кого ты будешь похож, когда снимешь его наконец? На Джону Хекса?[60]

– Это медицинская маска.

– Конечно-конечно! Да ты не волнуйся, тебе надо остаться высоким таинственным незнакомцем! Будешь разбивать сердца прекрасных дам! Это же милый довесок к твоей трагической тайне, как было с Бобом Диланом или с Лоуренсом Аравийским после аварии на мотоцикле.

– Насколько я помню, Лоуренс Аравийский не выжил после своей аварии.

– Неважно.

– Так ты правда уволил Бет?

– Давай-ка я спрошу у тебя по-другому: твоя высококлассная шлюха-нацистка действительно через два часа приземлится в аэропорту Сан-Франциско? Ты ответишь, и я отвечу.

Бруно молчал. Наступившую тишину нарушали прорывавшиеся сквозь кафельную кладку ритмичные обрывки танцевальной мелодии, которую продавцы врубили на полную мощность, чтобы разогнать тоску в притихшем торговом зале. Бруно снова покосился на складной стульчик – такого же, как и он, пленника этого офиса, впрочем, у Бруно было преимущество: стульчик не мог просто взять и уйти.

– Что, хочешь сесть?

– Нет.

– Может, мне подсластить тебе пилюлю? Могу налить стаканчик. Могу предложить холодных закусок. Извини, я просто не знаю, как можно ублажить человека в капюшоне.

– Я в порядке.

– А знаешь, Флэшмен, когда мы учились в школе, ты был самый продвинутый парень из всех моих знакомых. И это было так клево, уж поверь мне. Я прям как девчонки, чуть не кончал в штаны, когда ты проходил мимо. А теперь я смотрю на тебя, думаю про твою жизнь и вижу, что все осталось так же: и этот натужный новоанглийский говорок, и облик пресыщенного «человека из Ламанчи», ты ни на йоту не повзрослел с тех пор, как я впервые тебя увидел. Ты застрял в детстве, в то время как другие выросли.

– Я пью из фонтана вечной молодости.

Он намеревался высмеять филиппику Столарски, но маска исказила его интонацию, и ироническая шпилька прозвучала злобным завыванием.

– И скажу тебе: вопреки завистливым слухам, распускаемым на этой авеню, у меня отнюдь не бездонный кошелек. Так что ты мне должен.

Бруно ничего не мог возразить на это, надо признать, неоспоримое заявление. Что, Столарски рассматривал Тиру Харпаз как часть этого долга? Бруно и думать об этом не хотелось.

– Я говорил с твоим хирургом. Ему от меня ничего не надо. Хотел бы я, чтобы так было и со счетами из отделения интенсивной терапии или от анестезиологов – это просто грабеж! – и с сотней прочих счетов за всю эту кройку и шитье. Твое новое лицо влетело мне в копеечку, а я что-то не наблюдаю никакой благодарности. Ты меня слышишь, Флэшмен?