Помутнение

– Если бы ты внимательно изучал международные правила игры в триктрак на раздевание, или любой другой игры на раздевание, ты бы, твою мать, знал, что проигравшая вправе снять все, что ей заблагорассудится.

С этими словами Тира расстегнула блузку и сбросила ее на кровать, выпустив на волю массивный и замысловатого вида черный бюстгальтер, и он тотчас представил в разных ракурсах то, что в нем помещалось.

– Ты по-настоящему оценишь эти правила, когда сам проиграешь, – добавила она.

– Учитывая, как ты играешь, моя очередь проиграть не наступит никогда.

– Да пошел ты! Я буду чувствовать себя оскорбленной, если ты скажешь, что тебе не хотелось снять с меня блузку, впрочем, ты же не из тех чудаков, кто из чувства противоречия предпочитает наблюдать за обратным процессом. Уверяю: тебе понравятся мои сиськи!

– Самопожертвование – так это обычно называет Эдгар Фальк.

– А, твой извращенец Гэндальф? Уж кто-кто, а этот старый педик знает наверняка.

Бруно расставил фишки заново и воспользовался правом кинуть кости первым. Выпало шесть-три, и он снова двинул фишки широким фронтом, вынудив ее обороняться. Он ощутил, как ее слабая игра снижает его тонус, пришибая его так же, как шампанское и марихуана. Но теперь никакое помутнение не висело преградой между ним и доской, как и между ним и телом Тиры, и он внимательно изучал ее повадки. Она вела себя как подросток на экзамене, слегка высунув язык, когда бросала кости, потом надолго задумывалась, прикидывая варианты. Познав азы игры на компьютере, она не научилась принимать в расчет реакции и мимику противника. Она напоминала тех самоучек, постигавших премудрости триктрака в режиме онлайн, которые в последние годы все чаще встречались Бруно в клубах, но ее ходы выдавали безнадежную глухоту к красноречивым командам игральных костей.

На этот раз Бруно взялся за удваивающий кубик. В любом случае это был акт милосердия – если Тира была достаточно догадлива, чтобы отказаться, ей бы не пришлось сбрасывать новый предмет одежды. Если бы она приняла предложение удвоить ставку, этот фарс закончился бы быстрее. Она бросила на него загнанный взгляд.

– Не удивляйся, – спокойно заметил он. – Так играют в эту игру.

Она скорчила гримаску, взяла кубик – и тем решила свою судьбу. Бруно собирался сделать гаммон, то есть удвоить очки в конце игры. В последний момент выпавшие на костях две шестерки позволили вернуть в «дом» одинокую светлую фишку, а другую – снять с доски.

– Опять два предмета, – напомнил он.

Она расстегнула бюстгальтер, встала на кровати, нависнув над ним, и рывком скинула джинсы. Ее трусики, оказавшиеся у него прямо перед глазами, не гармонировали с бюстгальтером – розовые, из тонкого хлопка, ношеные. И не узенькие, а большие, прямо бабушкины трусы, хотя и не такие облегающие, чтобы скрыть черную поросль в паху, которая окаймляла трусики на ляжках и внизу живота, при этом на внутренней стороне ляжек волосы тянулись широкой полоской, вверху превращаясь в узкую тропинку. Бруно поймал себя на том, что мысленно сравнил цвет бюстгальтера под просвечивающей блузкой с порослью, торчащей из-под трусиков, и ему пришло в голову, что, как и бюстгальтер, черный лесок в ее паху нахально проглядывал из-под тонкой хлопчатобумажной завесы. Черный лесок сам по себе был соблазнительным заслоном, дразнящим обрамлением влекущей плоти. Но на самом деле настоящим заслоном служило рассеянное сознание Бруно: эти глупые сопоставления, эти попытки избавиться от своих желаний и от признания себе в том, что он не в силах отвлечься от ошеломляющих подробностей обнаженного тела.

Избавившись от штанов, Тира изящным прыжком вернулась обратно за доску и села, скрестив ноги. Ее трусики растянулись, заслон стал почти прозрачным. Странное дело, Бруно уставился на единственную деталь ее одежды – и подумал, что это и есть проявление той самой фатальной учтивости, в которой она его уличила, хотя при этом он пялился на ее промежность. Тем не менее взгляд Бруно застили ее груди и живот – три полушария, словно три глаза, воззрившиеся на него. И никакого мутного пятна между ним и ею, которое могло бы его спасти. И хотя он подался вперед, чтобы расставить фишки и взять стаканчик с костями, игральной доске следовало десятикратно увеличиться в размерах, чтобы он смог притвориться, будто ничего не видит, или чтобы она не перехватила его взгляд.

– Твоя очередь кидать кости, – хрипло проговорил он.