Помутнение

– Да, уж это нам известно, – сказал Гэррис Плайбон слегка агрессивно, а почему, Бруно не мог понять. – Когда он сваливает из города, у нас такое чувство, словно черная туча рассеялась. Слава аллаху за эти его забеги по шлюхам.

– Он поэтому уезжает? – спросил Бруно. – Чтобы бегать по шлюхам?

Плайбон пожал плечами.

– Понятия не имею.

Алисия передала Бруно кусок бумажного полотенца, оторванного от лежащего рядом рулона, чтобы тот вытер рот.

– И на чем же… основана ваша с ним дружба? Мне правда интересно. Он ведь знаменит тем, что у него нет друзей, но это не единственная причина, почему мы так рады вам, Александер.

– Наша дружба основана на том, что… я помню его со школы. Правда, воспоминаниям в основном предается Кит.

И не только он, еще очень активна в этом плане его чертова подружка, подумал Бруно, но промолчал. Мне он тоже не слишком нравится, мог бы он добавить, если бы это признание послужило ему пропуском в их диковинный клуб. Хотя создавалось такое впечатление, что Бруно уже принят в члены.

– Вы тоже работаете на Кита? – задал он вопрос Алисии. Это было странно: при всем их показном отвращении к его старинному приятелю эти люди либо получали у него жалованье, либо жили в принадлежащем ему доме. Впрочем, не все.

– Я работаю в Тихоокеанском киноархиве, – ответила Алисия. Увидев, что Бруно это ни о чем не говорит, добавила: – Это часть калифорнийского художественного музея. Я вообще-то работаю в библиотеке кино- и видеофильмов.

– А!

– Мы с Бет познакомились там, она пишет диссертацию об Абрахаме Полонски[54].

– Я занимаюсь в программе риторики, – заметила Бет, хотя этим ничуть не прояснила ситуацию. – А в магазине подрабатываю нелегально, чтобы поменьше выплачивать по студенческому займу.

– Ну конечно! – Бруно наслаждался их откровенностью, поглощая ее, как суп.

– А чем вы занимаетесь, Александер?

Вот он и на краю пропасти. Жизнь Бруно давно раскололась, в точности как его лицо. Вот только маски для этой жизни не нашлось. Новые знакомцы Бруно, пускай и совершенно негламурные, вращались в мире поденной работы, из которого он давным-давно вырвался, сбежал, но который теперь выдал его с потрохами. Другие, по крайней мере, были связаны экономическими отношениями с Китом Столарски, в то время как Бруно полагался на его подачки: коробка хлопьев, двадцатки в конверте и новые футболки, выданные ему Бет.

– Я сейчас в промежутке, – вяло проговорил он. Упоминать о триктраке показалось ему неуместным.

– Он же болен, Лисия, – заметила Бет. Она кивнула на лицо Бруно, наконец обратив внимание на маску. – Ему нужно время, чтобы оклематься.

– Да уж вижу.

– Меня вылечили, вот что забавно, – неуверенно возразил Бруно. – Я раньше был болен – как мне объяснили, возможно, я был болен всю жизнь. Так что мне надо оклематься от лечения.

– Западная медицина – это хрен знает что такое! – изрек Гэррис Плайбон таким тоном, словно это была непреложная истина.

– Ну тогда вы попали в нужное место, – подхватила Бет. Что она имела в виду – эту квартиру или дом в целом?

– Сейчас я это понимаю, – Бруно отложил ложку, обхватил плошку руками, поднес к прорези в маске и высосал остатки супа.

Плайбон выжал очередную порцию остроумия:

– Да уж, Телеграф-авеню – воистину остров потерянных игрушек.

Все ясно: здесь люди обретали славу благодаря нестандартному наряду или зубоскальству, сборнику тирад собственного сочинения, наготе или ритуальному слогану, исторгаемому на предельной громкости. Со своей маской и капюшоном Бруно вполне мог влиться в их ряды. Но попрошайка супов постарался не обидеться. Если открывать свою дверь нараспашку под лозунгом «Хлеб для всех!» – кто же кроме потерянных игрушек ввалится в эту дверь?

Для этой радеющей о всеобщем равенстве шайки поваров, продавщиц и киноархивисток Бруно вполне мог бы стать домашним любимцем. Как-то в Монако, вскоре после того, как он попал в рабство к Эдгару Фальку, Бруно вышел из «Кафе де Пари» с двумя женщинами, любовницами, обладавшими шармом кинозвезд. Им он позволил сделать из себя развлекуху и игрушку. Именно тогда он вплотную приблизился к роли жиголо с Фальком в роли сутенера, как потом предположил Кит Столарски, хотя у Фалька в этом не было никакого интереса и никто не потратил и не получил никаких денег. Это так сильно отличалось от шалостей девятнадцатилетнего Бруно с клиентками Chez Panisse – стареющими матронами, падкими на его тело и благодарными за кажущуюся доступность. А теперь, оказавшись в ином мире, Бруно мог радоваться дармовой тарелке супа и футболке, полученным от этих милых и безобидных людей, на которых в своей прошлой жизни он бы даже не взглянул.

Но если Бруно надеялся скрыть свое новообретенное одиночество и безденежье, ему это не удалось.

– А что, у вас и правда здесь нет никого, кто мог бы за вами поухаживать? – поинтересовалась Алисия.

– В Беркли нет.

– Но есть кто-то где-нибудь?