Помутнение

Тира осеклась, словно готова была вот-вот расплакаться, но ее лицо осталось злобным, и при этом она цепко держалась за руль, слегка наклонившись вперед и поглядывая в зеркало заднего вида, как будто опасалась погони.

Остановившись на красный, она повторила трюк с сумочкой, выудив оттуда очередной косячок и зажигалку.

– Похоже, ты и сама решила уйти в загул.

– Ага, кот из дому…

Они доехали по Эшби-авеню до Шэттак-стрит и обогнули павильон станции городской электрички. Ему бы лучше было сесть на поезд – тогда бы он не оказался втянутым в мыльную оперу, которую разыграла перед ним Тира.

– Кит, верно, считает, что приобрел на меня права, – сказал Бруно.

– Думай что хочешь.

– И он переуступил меня тебе.

– Ну, если ты все про нас понял, тогда, может, прекратим болтовню? Вот довезу тебя до «Джека Лондона» – и гуляй сам по себе, Александер. Я даже из машины не выйду, просто высажу тебя у подъезда.

– А если ты опустишь стекло, я смогу долететь до второго этажа на облаке твоего дыма.

– Теперь ты пытаешься меня рассмешить, и, думаю, тебе это удастся, ведь в этой маске ты можешь сохранять убийственную серьезность. Помнишь того мужика из шоу «Ищем таланты» – как же его… Неизвестный комик, да?

– Я мог бы участвовать в конкурсе под псевдонимом Неизвестный Трагик, – парировал он.

Они продолжали болтать, несмотря на его желание помолчать. Чего у него не отнимешь, так это способности веселить Тиру. Но в сложившейся ситуации их отношения не имели перспективы, впрочем, именно в таких ситуациях женщины нравились Бруно больше всего.

– Звучит как строчка из Генри Джеймса.

– Поверю тебе на слово.

– Ах да, я и забыла, ты же не смотришь телик, не читаешь газет и не слушаешь современную поп-музыку, ну и так далее, и так далее… Ладно, поясняю: Генри Джеймс – это звезда гангста-рэпа, он сейчас там самый главный. Приехали.

Машина промчалась мимо жутковатой, словно кровоточащей, лепешки «Зомби-Бургера», безжизненно застывшей в утреннем свете, а потом миновала сверкающий фасад «Зодиак-медиа», чьи витрины напоминали оскал зубов в брекетах. «Вольво» свернула за угол, нырнув в тенистую Хейст-стрит, и остановилась рядом с машиной, припаркованной у подъезда апартаментов «Джек Лондон». Тира обернулась, вздернув бровь, оглядела пакет с вещами Бруно, затушила недокуренный косяк о приборную панель и бросила на пол.

– Полагаю, можно не помогать тебе донести багаж до двери.

– Нет. – Бруно, униженный, подхватил пакет с жалким скарбом. В пакете лежал ключ от квартиры – его спасение. Ему бы поскорее запереть за собой дверь квартиры 25 и хотя бы временно покончить с этим фарсом. И плевать, по чьей милости он получил это убежище.

– Кита правда нет в городе? – спросил он, прижимая к груди пакет с чемоданчиком для триктрака, где лежал его тайный талисман, болеутоляющими таблетками и ватными палочками.

– Сегодня его нет, завтра он здесь, какая тебе разница? Мы же все Неизвестные Трагики в этом шоу.

– А если он вообще не вернется?

– Тогда мне здорово повезло. По завещанию я получу всю его «империю зла».

При этом она махнула рукой на жилую многоэтажку, а потом и на весь квартал, где стояли две уродливые фабрики по производству денег – «Зомби» и «Зодиак».

– Зачем Киту завещание? Он что, болен?

А что, если и эта непонятная щедрость Столарски, и его нарочитый отказ появляться в больнице, и приступы ипохондрии объяснялись просто-напросто капризами смертельно больного, часы которого сочтены.

– Он здоров, разве что душевно болен.

– Тогда почему?

– Потому что он богат и у него паранойя. И к тому же, знаешь, как говорят: если ты параноик, это еще не значит, что тебя не преследуют. И вообще, может, я совершу идеальное убийство. Мне, кстати, нужен сообщник, так что дай знать, если тебе это интересно. Все это может стать твоим. Или наполовину твоим – пока ты меня не укокошишь. А теперь вон из машины, человек в маске!

II

Теперь Бруно был сам себе Оширо. Он лежал на разложенной кровати: болезненно бледный, отрешенный от всего, в ожидании, когда в комнату сквозь приоткрытые окна проникнет солнечный свет, а с ним приглушенные звуки и запахи уличной жизни вернут его к жизни, – но этого не произошло. Мысленно отделившись от тела, он с жалостью осмотрел лежащего на кровати мужчину и превратился в медбрата: отправился в кухонную зону налить стакан воды из-под крана, высыпал на ладонь горсть таблеток, снял с тела вонючую футболку и спортивные штаны, чтобы переодеть пациента, потом принялся распахивать и прикрывать окна, чтобы отрегулировать температуру в комнате, а затем смазал неомициновой мазью многочисленные овраги разрезов на его лице. И завершив обход, он снова проскользнул внутрь беспомощного тела. В таком состоянии он провел два или три дня. Причем каждый день мог бы показаться неделей, если бы не регулярное наступление ночи.