Дудки, сэр Джон! Нечего об этом толковать. Ноги вашего буяна прапорщика не будет в моем доме. Я была на днях у мистера Тайзика, начальника полиции нашего квартала, и он мне сказал, — а было это в прошлую среду: «Соседка Куикли, — сказал он мне (мистер Домб, наш пастор, был при этом), — пускайте к себе только приличных людей, потому что, — сказал он, — про вас идет дурная слава». Ну, я, конечно, понимаю, к чему он это сказал. «Потому что, — сказал он, — вы честная женщина и пользуетесь уважением; так смотрите принимайте гостей с разбором. Ни за что не пускайте, — сказал он, — всяких буянов». И я не пущу их к себе. Послушали бы вы только, как он все это говорил. Нет, не надо мне буянов.
Он вовсе не буян, хозяйка, а, право, самый безвредный шулер. Его хоть по спине гладь, как маленькую левретку. Он даже индюшки не обидит, если она взъерошит перья и станет защищаться. Зови его сюда, малый.
Шулер, говорите вы? Я не запру своих дверей перед честным человеком, а перед шулерами и подавно, но, ей-богу, я терпеть не могу буянов. Со мной прямо дурно делается, едва услышу слово «буян». Потрогайте меня, господа, посмотрите, как меня трясет, ей-богу, правда.
И впрямь вы дрожите, хозяйка.
А то как же! Честное-благородное слово, дрожу как осиновый лист. Я прямо-таки не выношу буянов.
Да хранит вас бог, сэр Джон!
Добро пожаловать, прапорщик Пистоль. Иди сюда, Пистоль, я заряжу тебя кружкой хереса, а ты пали в хозяйку.
Я пальну в нее двумя пулями, сэр Джон.
Она огнестойкая, приятель, ее такими зарядами не пробьешь.
Не стану я пить вашу огнестойкую; ни для кого на свете не стану пить больше, чем следует.
Тогда перейду к вам, миссис Дороти; возьму и выпалю в вас.
В меня? Плевать мне на тебя, паршивый черт! Ах ты жалкий, грязный, подлый плут! Нищий, у которого и рубашки-то нет на плечах. Прочь, вшивый жулик, прочь! Я — лакомый кусочек для твоего хозяина.
Знаем мы вас, миссис Дороти.
Прочь, дрянной карманный воришка! Шелудивый мошенник, прочь! Клянусь этим вином, я всажу нож в твою поганую глотку, ежели ты посмеешь со мной озорничать. Пошел прочь, ты, пивная бутыль! Истасканный фехтовальщик! С каких это пор, сэр, вы набрались такой прыти? Подумаешь, нацепил себе шнурки на плечи! Экая невидаль!
Разрази меня гром, если я не оборву тебе за это оборки.
Будет, Пистоль. Не смей здесь палить. Проваливай-ка отсюда.
Да, добрейший капитан Пистоль, только не здесь, дорогой капитан.
Капитан! Ах ты, окаянный, проклятый обманщик, и тебе не стыдно, что тебя величают капитаном? Будь я на месте капитанов, я бы тебя отдула за то, что ты берешь на себя чужое звание, не дослужившись до него. Ты-то капитан? Такая-то мразь? Да с какой это стати? За то, что ты рвешь оборки у бедных потаскушек в публичных домах? Это он-то капитан? Повесить его, мерзавца! Он питается прокисшим черносливом да черствыми пирогами. Капитан! Убей меня бог! Эти негодяи скоро так же испоганят слово «капитан», как испоганили слово «обладать», которое раньше было отменным словечком, а потом стало непристойным. Настоящим капитанам следовало бы положить этому конец.
Уходи-ка ты отсюда, добрейший прапорщик.
Послушай, миссис Долль...
Мне — уйти? Ни за что! Уверяю тебя, капрал Бардольф, я способен ее разорвать! Уж я ей этого не спущу!
Пожалуйста, уйдите отсюда.
Нет, клянусь моей рукой, сначала отправлю ее в ад, в проклятое озеро Плутона, в кромешную бездну вместе с Эребом, на страшные муки! Эй, подавайте крючки и удилище! Хватайте ее, псы! Тащите ее, Парки! Не Ирина[84] ли перед нами?
Успокойтесь, добрейший капитан
Ей-богу, капитан, вот это так крепкие слова!
Уходите-ка, добрейший прапорщик, не то дело дойдет до драки.
Даю вам честное слово, капитан, такой здесь не имеется. Ну и времена пошли! Что ж я, по-вашему, стану ее укрывать! Ради создателя, успокойтесь!