Подвигъ

А на другой день и у Мартына и у Дарвина было съ утра тридцать восемь подмышечной температуры, — ломота, сухость въ горлѣ, звонъ въ ушахъ, — всѣ признаки сильнѣйшей инфлуэнцы. И, какъ ни было пріятно думать, что передаточной инстанціей послужила вѣроятно Соня, — оба чувствовали себя отвратительно, и Дарвинъ, который ни за что не хотѣлъ оставаться въ постели, выглядѣлъ въ своемъ цвѣтистомъ халатѣ тяжеловѣсомъ-боксеромъ, краснымъ и встрепаннымъ послѣ долгаго боя, и Вадимъ, героически презирая заразу, носилъ лѣкарства, а Мартынъ, накрывшись поверхъ одѣяла пледомъ и зимнимъ пальто, мало, впрочемъ, сбавляющими ознобъ, лежалъ въ постели съ сердитымъ выраженіемъ на лицѣ и во всякомъ узорѣ, во всякомъ соотношеніи между любыми предметами въ комнатѣ, тѣнями, пятнами, видѣлъ человѣческій профиль, — тутъ были кувшинныя рыла, и бурбонскіе носы, и толстогубые негры, — неизвѣстно почему лихорадка всегда такъ усердно занимается рисованіемъ довольно плоскихъ карикатуръ. Онъ засыпалъ, — и сразу танцовалъ фокстротъ со скелетомъ, который во время танца начиналъ развинчиваться, терять кости, ихъ слѣдовало подхватить, попридержать, хотя бы до конца танца; а не то — начинался безобразный экзаменъ, вовсе непохожій на тотъ, который, спустя нѣсколько мѣсяцевъ, въ маѣ, дѣйствительно пришлось Мартыну держать. Тамъ, во снѣ, предлагались чудовищныя задачи съ большими желѣзными иксами, завернутыми въ вату, а тутъ, на яву, въ просторномъ залѣ, косо пересѣченномъ пыльнымъ лучомъ, студенты-филологи въ черныхъ плащахъ отмахивали по три сочиненія въ часъ, и Мартынъ, посматривая на стѣнные часы, крупнымъ, круглымъ своимъ почеркомъ писалъ объ опричникахъ, о Баратынскомъ, о петровскихъ реформахъ, о Лорисъ-Меликовѣ...