Подвигъ

Все кончилось, публика затопила поле, никакъ нельзя было найти Соню и Дарвина. Уже за трибунами онъ нагналъ Вадима, который, въ тѣснотѣ пѣшихъ, тихо ѣхалъ на велосипедѣ, осторожно повиливая и дудя губами. «Давно драпу дали, — отвѣтилъ онъ на вопросъ Мартына, — сразу послѣ хафтайма, и, знаешь, у мамки —» — тутъ слѣдовало что-то смѣшное, чего, впрочемъ, Мартынъ не дослушалъ, такъ какъ, густо тарахтя, протиснулся одинъ изъ игроковъ, Фильпотъ, на красной мотоциклеткѣ и предложилъ его подвезти. Мартынъ сѣлъ сзади, и Фильпотъ нажалъ акселераторъ. «Вотъ я и напрасно удержалъ тотъ, послѣдній, подъ самую перекладину, — она все равно не видѣла», — думалъ Мартынъ, морщась отъ пестраго вѣтра. Ему сдѣлалось тяжело и горько, и, когда онъ на перекресткѣ слѣзъ и направился къ себѣ, онъ съ отвращеніемъ прожвакалъ вчерашній день, коварство Розы, и стало еще обиднѣе. «Вѣроятно гдѣ-нибудь чай пьютъ», — пробормоталъ онъ, но на всякій случай заглянулъ въ комнату Дарвина. На кушеткѣ лежала Соня, и въ то мгновеніе, какъ Мартынъ вошелъ, она сдѣлала быстрый жестъ, ловя въ горсть пролетавшую моль. «А Дарвинъ?» — спросилъ Мартынъ. «Живъ, пошелъ за пирожными», — отвѣтила она, недоброжелательно слѣдя глазами за непойманной, бѣлесой точкой. «Вы напрасно не дождались конца, — проговорилъ Мартынъ и опустился въ бездонное кресло. — Мы выиграли. Одинъ на ноль». «Тебѣ хорошо бы вымыться, — замѣтила она. — Посмотри на свои колѣни. Ужасъ. И наслѣдилъ чѣмъ-то черненькимъ». «Ладно. Дай отсапать». Онъ нѣсколько разъ глубоко вздохнулъ и, охая, всталъ. «Постой, — сказала Соня. — Это ты долженъ послушать, — просто уморительно. Онъ только-что мнѣ предложилъ руку и сердце. Вотъ я чувствовала, что это должно произойти: зрѣлъ, зрѣлъ и лопнулъ». Она потянулась и темно взглянула на Мартына, который сидѣлъ высоко поднявъ брови. «Умное у тебя личико», — сказала она и, отвернувшись, продолжала: «Просто не понимаю, на что онъ расчитывалъ. Милѣйшій и все такое, — но вѣдь это дубъ, англійскій дубъ, — я бы черезъ недѣлю померла бы съ тоски. Вотъ она опять летаетъ, голубушка». Мартынъ прочистилъ горло и сказалъ: «Я тебѣ не вѣрю. Я знаю, что ты согласилась». «Съ ума сошелъ! — крикнула Соня, подскочивъ на мѣстѣ и хлопнувъ обѣими ладонями по кушеткѣ. — Ну какъ ты себѣ можешь это представить?» «Дарвинъ — умный, тонкій, — вовсе не дубъ», — напряженно сказалъ Мартынъ. Она опять хлопнула. «Но вѣдь это не настоящій человѣкъ, — какъ ты не понимаешь, балда! Ну, право же, это даже оскорбительно. Онъ не человѣкъ, а нарочно. Никакого нутра и масса юмора, — и это очень хорошо для бала, — но такъ, надолго, — отъ юмора на стѣнку полѣзешь». «Онъ писатель, отъ него знатоки безъ ума», — тихо, съ трудомъ, проговорилъ Мартынъ и подумалъ, что теперь его долгъ исполненъ, довольно ее уговаривать, есть предѣлъ и благородству. «Да-да, вотъ именно, — только для знатоковъ. Очень мило, очень хорошо, но все такъ поверхностно, такъ благополучно, такъ...» Тутъ Мартынъ почувствовалъ, какъ, прорвавъ шлюзы, хлынула сіяющая волна, онъ вспомнилъ, какъ превосходно игралъ только-что, вспомнилъ, что съ Розой все улажено, что вечеромъ банкетъ въ клубѣ, что онъ здоровъ, силенъ, что завтра, послѣзавтра и еще много, много дней — жизнь, биткомъ набитая всякимъ счастьемъ, и все это налетѣло сразу, закружило его, и онъ, разсмѣявшись, схватилъ Соню въ охапку, вмѣстѣ съ подушкой, за которую она уцѣпилась, и сталъ ее цѣловать въ мокрые зубы, въ глаза, въ холодный носъ, и она брыкалась, и ея черные, пахнущіе фіалкой, волосы лѣзли ему въ ротъ, и, наконецъ, онъ уронилъ ее съ громкимъ смѣхомъ на диванъ, и дверь открылась, показалась сперва нога, нагруженный свертками вошелъ Дарвинъ, попытался ногой же дверь закрыть, но уронилъ бумажный мѣшокъ, изъ котораго высыпались меренги. «Мартынъ швыряется подушками, — жалобнымъ, запыхавшимся голосомъ сказала Соня. — Подумаешь, — одинъ: ноль, — нечего ужъ такъ бѣситься».

XXVIII.