Подвигъ

Затѣмъ провожали Зилановыхъ на вокзалъ. Арчибальдъ Мунъ попрощался на первомъ же углу и, нѣжно улыбнувшись Вадиму (который за его спиной обычно звалъ его заборнымъ словцомъ съ дополненіемъ «на колесикахъ»), удалился, держась очень прямо. Нѣкоторое время Вадимъ тихо ѣхалъ вдоль самой панели, положивъ руку на плечо къ Дарвину, шедшему рядомъ, а потомъ суетливо простился и быстро отъѣхалъ, производя губами звуки испорченнаго гудка. Пришли на вокзалъ, Дарвинъ взялъ себѣ и Мартыну перонные билеты. Соня была усталая, раздраженная, и все время щурилась. «Ну, вотъ, — сказала Ольга Павловна. — Спасибо за гостепріимство, за угощеніе. Кланяйтесь матушкѣ, когда будете писать».

Но Мартынъ поклона не передалъ, — такія вещи передаются рѣдко. Вообще письма онъ писалъ съ трудомъ: какъ разсказать, напримѣръ, о сегодняшнемъ, довольно путанномъ, чѣмъ-то неудачномъ и непріятномъ днѣ? Онъ намаралъ строкъ десять, воспроизвелъ анекдотъ о студентѣ, шкапѣ и кузинѣ, увѣрилъ мать, что совершенно здоровъ, хорошо питается и носитъ на тѣлѣ фуфайку (что было неправдой). Ему вдругъ представилось, какъ почтальонъ идетъ по снѣгу, снѣгъ похрустываетъ, остаются синіе слѣды, — и онъ объ этомъ написалъ такъ: «Письмо принесетъ почтальонъ. У насъ идетъ дождь». Подумавши, онъ почтальона вычеркнулъ и оставилъ только дождь. Адресъ онъ выписалъ крупно и тщательно, въ десятый разъ вспомнивъ при этомъ то, что ему сказалъ знакомый студентъ: «Судя по фамильѣ, я полагалъ, что вы американецъ». Онъ пожалѣлъ, что всякій разъ забывалъ это втиснуть въ письмо, неизмѣнно уже запечатанное, — вскрывать же было лѣнь. Въ углу конверта онъ нечаянно поставилъ кляксу и долго смотрѣлъ на нее сквозь рѣсницы, и наконецъ сдѣлалъ изъ нея черную кошку, видимую со спины. Софья Дмитріевна этотъ конвертъ сохранила вмѣстѣ съ письмами. Она складывала ихъ въ пачку, когда кончался биместръ, и обвязывала накрестъ ленточкой. Спустя нѣсколько лѣтъ ей довелось ихъ перечесть. Первый биместръ былъ сравнительно богатъ письмами. Вотъ Мартынъ пріѣхалъ въ Кембриджъ, вотъ — первое упоминаніе о Дарвинѣ, Вадимѣ, Арчибальдѣ Мунѣ, вотъ — письмо отъ девятаго ноября, дня его именинъ: «Въ этотъ день, — писалъ Мартынъ, — гусь ступаетъ на ледъ, а лиса мѣняетъ нору». А вотъ и письмо съ вычеркнутой, но четкой строкой: «Письмо принесетъ почтальонъ», — и Софья Дмитріевна пронзительно вспомнила, какъ, бывало, она съ Генрихомъ идетъ по искрящейся дорогѣ, между елокъ, отягощенныхъ пирогами снѣга, и вдругъ — густой звонъ бубенцовъ, почтовыя сани, письмо, — и поспѣшно снимаешь перчатки, чтобы вскрыть конвертъ. Она вспомнила, какъ въ ту пору, и затѣмъ впродолженіе почти года, безумно боялась, что Мартынъ, ничего ей не сказавъ, отправится воевать. Ее немного утѣшало, что тамъ, въ Кембриджѣ, есть какой-то человѣкъ-ангелъ, который вліяетъ на Мартына умиротворительно — прекрасный, здравомыслящей Арчибальдъ Мунъ. Но Мартынъ все-таки могъ удрать. Полный покой она знала только тогда, когда сынъ бывалъ при ней, въ Швейцаріи, на каникулахъ. Письма, которыя она, спустя годы, такъ мучительно перечитывала, были, несмотря на ихъ вещественность, болѣе призрачнаго свойства, нежели перерывы между ними. Эти перерывы память заполняла живымъ присутствіемъ Мартына, — тутъ Рождество, тамъ Пасха, а тамъ уже — лѣто, — и впродолженіе трехъ лѣтъ, до окончанія Мартыномъ университета, ея жизнь шла какъ бы окнами, — да, помнится, помнится, — окнами. Вотъ — этотъ первый зимній праздникъ, лыжи, по ея совѣту, купленныя Генрихомъ, Мартынъ, надѣвающій лыжи... «Надо быть храброй, — тихо сказала самой себѣ Софья Дмитріевна, — надо быть храброй. Вѣдь бываютъ чудеса. Надо только вѣрить и ждать. Если Генрихъ опять появится съ этой черной повязкой на рукавѣ, я отъ него просто уйду». И дрожащими руками, улыбаясь и обливаясь слезами, она продолжала разворачивать письма.

То первое рождественское возвращеніе, которое его мать запомнила такъ живо, оказалось и для Мартына праздникомъ. Ему мерещилось, что онъ вернулся въ Россію, — было все такъ бѣло, — но, стѣсняясь своей чувствительности, онъ объ этомъ матери тогда не повѣдалъ, чѣмъ лишилъ ее еще одного нестерпимаго воспоминанія. Лыжи ему понравились; на мгновеніе всплылъ занесенный снѣгомъ Крестовскій островъ, но, правда, онъ тогда вставлялъ носки валенокъ въ простыя пульца, да еще держался за поводокъ, привязанный ко вздернутымъ концамъ легкихъ дѣтскихъ лыжъ. Эти же были настоящія, солидныя, изъ гибкой ясени, и сапоги тоже были настоящіе, лыжные. Мартынъ, склонивъ одно колѣно, натянулъ запяточный ремень, отогнувъ тугой рычажокъ боковой пряжки. Морозный металлъ ужалилъ пальцы. Приладивъ и другую лыжу, онъ поднялъ со снѣгу перчатки, выпрямился, потопалъ, провѣряя, прочно ли, и размашисто скользнулъ впередъ.