Подвигъ

Да, онъ опять попалъ въ Россію. Вотъ эти великолѣпные ковры — изъ пушкинскаго стиха, который столь звучно читаетъ Арчибальдъ Мунъ, упиваясь пеонами. Надъ отяжелѣвшими елками небо было чисто и ярко лазурно. Иногда отъ перелета сойки срывался съ вѣтки комъ снѣгу и разсыпался въ воздухѣ. Пройдя сквозь боръ, Мартынъ вышелъ на открытое мѣсто, откуда лѣтомъ спускался къ гостиницѣ. Вонъ она — далеко внизу, прямой розовый дымокъ стоитъ надъ крышей. Чѣмъ она манитъ такъ, эта гостиница, отчего надо опять стремиться туда, гдѣ лѣтомъ онъ нашелъ только нѣсколько крикливыхъ угловатыхъ англичаночекъ? Но манила она несомнѣнно, подавала тихій знакъ, солнце вспыхивало въ окнахъ. Мартына даже пугала эта таинственная навязчивость, эта непонятная требовательность, бывавшая у какой-нибудь подробности пейзажа. Надо спуститься, — нельзя пренебрегать такими посулами. Крѣпкій настъ сладко засвистѣлъ подъ лыжами, Мартынъ несся по скату все быстрѣе, — и сколько разъ потомъ, во снѣ, въ студеной кембриджской комната онъ вотъ такъ несся и вдругъ, въ оглушительномъ взрывѣ снѣга, падалъ и просыпался. Все было, какъ всегда. Изъ сосѣдней комнаты доносилось тиканіе часовъ. Мышка катала кусокъ сахару. По панели прошли чьи-то шаги и пропали. Онъ поворачивался на другой бокъ и мгновенно засыпалъ, — и утромъ, въ полуснѣ, слышалъ уже другіе звуки: въ сосѣдней комнатѣ возилась госпожа Ньюманъ, что-то переставляла, накладывала уголь, чиркала спичками, шуршала бумагой и потомъ уходила, а тишина медленно и сладко наливалась утреннимъ гудомъ затопленнаго камина. «Ничего тамъ особеннаго не оказалось, — подумалъ Мартынъ и потянулся къ ночному столику за папиросами. — Все больше пожилые мужчины въ свэтерахъ: вотъ какіе бываютъ обманы. А сегодня суббота, покатимъ въ Лондонъ. Что это Дарвину все письма отъ Сони? Надо бы изъ него выдавить. Хорошо бы сегодня пропустить лекцію Гржезинскаго. Вотъ идетъ стерва будить».

Госпожа Ньюманъ принесла чай. Была она старая, рыжая, съ лисьими глазками. «Вы вчера вечеромъ выходили безъ плаща, — проговорила она равнодушно. — Мнѣ объ этомъ придется доложить вашему наставнику». Она отдернула шторы, дала краткій, но точный отзывъ о погодѣ и скользнула прочь.

Надѣвъ халатъ, Мартынъ спустился по скрипучей лѣстницѣ и постучался къ Дарвину. Дарвинъ, уже побритый и вымытый, ѣлъ яичницу съ бэкономъ. Толстый учебникъ Маршаля по политической экономіи лежалъ, раскрытый, около тарелки. «Сегодня опять было письмо?» — строго спросилъ Мартынъ. «Отъ моего портного», — отвѣтилъ Дарвинъ, вкусно жуя. «У Сони неважный почеркъ», — замѣтилъ Мартынъ. «Отвратительный», — согласился Дарвинъ, хлебнувъ кофе. Мартынъ подошелъ сзади, и, обѣими руками взявъ Дарвина за шею, сталъ давить. Шея была толстая и крѣпкая. «А бэконъ прошелъ», — произнесъ Дарвинъ самодовольно натуженнымъ голосомъ.

XX.