Подвиг 1969, №3

Значит, дело не только в его бациллах, или причиной была бактериологическая война? Я все еще думал о Поле и о ложе в «Новом театре комедии».

Это тревожило меня. Тут есть какая-то связь. Но какая?! Поль не позвонил бы мне сюда; я был «горячий», со мной нельзя связываться, нельзя мне звонить. Его голос был не похож на голос Солли, и он разговаривал со мной только по-немецки. Нет, это не то. Но должна же быть какая-то связь! Я восстановил в памяти весь разговор между мной и Полем, прежде чем нашел эту связь. Поль сказал:

«Нам стало известно, что вы зарезервировали эту ложу».

«Значит, вы обратились в театральную кассу».

«Да».

«Не проходит. Я воспользовался чужой фамилией».

«Мы это знали».

«Подключились к моему телефону...»

Я ушиб руку, потянувшись за телефонной трубкой, и подхватил ее, когда она начала падать на пол. Я помнил номер телефона лаборатории. Девушка на коммутаторе попросила меня обождать.

Я ждал. Веко у меня начало нервно подергиваться.

Какое легкомыслие!.. В трубке что-то щелкнуло, когда мне звонил Солли. Я не ждал звонка ни от кого — ни от Поля, ни от Хенгеля, Эберта, Инги или Брэнда, ни от кого. Ни при какой ситуации Поль, Хенгель или Брэнд не позвонили бы мне сюда. У Эберта не было моего номера, так же как и у Инги. Солли не должен звонить мне, так как мы даже не уговаривались о встрече. Кто же? Задумавшись об этом, я подсознательно вспомнил пощелкивание в трубке, и, сам не знаю почему, это вызвало цепную реакцию воспоминаний, мысль о Поле и ложе в театре.

Мой телефон снова прослушивался. На этот раз не резидентурой. На этот раз противной стороной. Тем же неприятелем, что следовал за мной на машине. Двойной блик в окне... Третье свидетельство того, что они перешли в наступление.

— Вам отвечают.

— Благодарю вас.

Веко продолжало дергаться.

Неважно, пусть подслушивают теперь, в эту минуту, ибо я хотел сказать Солли только два слова: не приходи!

Возможно, что я ошибался, но я не мог рисковать, Солли не верил ни телефону, ни перегородке в собственной лаборатории; следовательно, он все время находился за своего рода красной чертой и должен был следить за каждым своим шагом; возможно, что он был известен «Фениксу», возможно, они даже знали его голос. Возможно, что он вел с ними двойную игру .ради того, чтобы узнать факты, которые могли бы привести его к взрыву ярости, которую он должен был излить до своей смерти в память о своей молодой жене.

— Лаборатория доктора Ротштейна.

— Я бы хотел поговорить с доктором, — сказал я.

— Он только что ушел. Что ему передать?

— Ничего.

Я повесил трубку.

Солли Ротштейн сгорал от желания что-то рассказать мне, что-то очень важное, о чем никто другой не должен был знать. Если он был им известен, если им был известен его голос, то, подслушав разговор, они попытаются остановить его. И я ничего не мог поделать.

Район Целлендорфа находился в десяти километрах от восточной части Темпльхофа; Солли не мог пройти пешком все это расстояние. Не возьмет он и такси от двери до двери; он уже проявлял осторожность и, конечно, попытается замести следы. Я не мог перехватить его по дороге. Я мог только ждать его здесь.

Время: 5.09. Десять километров на такси в начинающиеся часы «пик» — двадцать минут. Прибавим пять минут, так как сперва он пройдет пешком; даже если он решит сесть в такси, то возьмет его подальше от лаборатории и доедет, конечно, не до самых дверей отеля, а вылезет где-нибудь за углом. Еще пять минут. Не исключено, что он поедет троллейбусом или надземной железкой дорогой, но вряд ли — он человек нетерпеливый. Он может появиться здесь от 5.29 до 5.39.

Я не позвонил в лабораторию еще раз, чтобы спросить, пользуется ли герр доктор такси или имеет собственную машину, так как они снова подслушали бы мой разговор, и, если до сих пор у них не было определенного плана в отношении Солли, я не хотел явиться причиной того, что такой план у них возникнет. Если я ошибаюсь, то ничего не произойдет. Если я прав, то они сделают все возможное, чтобы перехватить его на пути сюда.

5.14. Делать нечего. Только ждать.

Я вышел из номера и прошел по коридору в поисках незапертой двери. Комната была пуста. На окнах — тюлевые занавески, достаточно непроницаемые при свете угасающего зимнего дня. Осторожно отодвинув занавеску на дюйм от стены, я принялся рассматривать квартиру, находящуюся на той стороне улицы. Окно на четвертом этаже, седьмое слева, было растворено. Темный прямоугольник. Я опустил занавеску и вернулся к себе.

В 5.23 спустился вниз и начал прогуливаться по вестибюлю таким образом, чтобы девушка на коммутаторе видела меня и знала, что меня нет в номере, на тот случай, если Солли решит позвонить опять, что может случиться, если он заметит за собой слежку.

В 5.27 я вышел из отеля, перешел через улицу и укрылся в подъезде жилого дома, с тем чтобы держать под обзором оба конца улицы. Ведь Солли мог появиться с любой стороны.