Под Золотыми воротами

— Еще Якушки я не боялся, — небрежно бросил Любим, раскланиваясь со знакомыми, провожающими их любопытными взглядами. — Здорова ты, курица, на мужа-то прикрикивать, нешто отца Феофана проповедь худо слушала, — не удержался он и поддел насупленную Марью, и, приобняв одной рукой за плечи, нагло чмокнул в щеку.

— Экий ты прыткий, братец, — напомнила ему уговор Марьяшка. — А Горяй, Белена сказывала, шипел, что змеюка, на тебя, мол, еще за все поквитается, грозился тебе и князю. Его еле со двора вытолкали.

— Руки коротки.

— Грозил рязанских молодых князей с черниговским Святославом помирить и на Владимир натравить.

— Меду на пиру хлебнул, так сам себя князем почуял. Знал, что он дурак, но не настолько же, — Любима угрозы Горяя веселили.

— А Отрадка твоя пропала, бают — сбежала невесть куда, — Марья, вздернув нос, отвернулась.

— Чего это она моя? — обиделся Любим. — Понятно куда сбежала — петуха твоего утешать.

— Вот уж он-то точно не мой, мой петух вот — рядом идет, ишь хвост распушил, гляди, лопнет от важности.

Мирошка опять хрюкнул от едва сдерживаемого смеха.

— Я тебя сейчас назад к попу отведу, чтобы еще раз тебе, свистухе, прочитал, как там должна жена убояться мужа своего.

Любим и сам как-то быстро позабыл нежные обещания, что щедро дарил невесте на соборной площади. Голос из просительного опять стал уверенным и насмешливым.

— Да как не совестно в такой-то день браниться? — не выдержал и подал голос старик Кун.

Молодые, покраснев, смолчали.

Двор Любима был средней руки: крепкий частокол забора, ворота с резными столбами, за ними деревянные сходни к хоромам, чтобы не месить по осени грязь. Двухъярусный терем со светлицей и высоким крыльцом приветливо светился слюдяными оконцами, к нему жались клети хозяйственных построек, чуть в стороне громоздились избы челяди, конюшни и небольшая банька. Хозяин широким жестом распахнул боковую калитку. «Тут ей не Онузские хоромы, да пусть привыкает», — раздраженно и одновременно с навязчивым волнением подумал Любим, через плечо бросая беглый взгляд на притихшую жену. Марья большими испуганными глазами оглядывала незнакомый двор, для успокоения крепче прижимая к себе кота. Молодуха отчаянно трусила. «Какое она еще дите у меня?» — сразу смягчился в душе Любим.

— Заходи, хозяюшка, не бойся, — чуть потянул он жену за рукав.

— Хозяин, хозяин пришел!!! — вдруг вихрем понеслось со всех сторон.

На двор стали выскакивать слуги.

— Любушка!!! — из терема, задыхаясь от торопливого шага, выпорхнула матушка.

Прасковья Федоровна, худая, небольшого росточка женщина, с подвижным, иссушенным старостью лицом, не обращая внимание на пытавшихся поддержать ее под локти холопок, мчалась в объятья ненаглядного сыночка. Любим торопливо кинулся ей навстречу.

— Любушка, наконец-то, — зашептала матушка, расцеловывая наклонившегося к ней великовозрастного детину, — спрашиваю — где, говорят — у князя. Да нешто князь не знает, что здесь мать вся извелась? Уж отпустил бы с матушкой повидаться, — мать ворковала и ворковала, поглаживая Любима по свите и ласково заглядывая в глаза. — Не пойму я, ты никак щеки поднаел, всегда из похода исхудавшим, что смерть, приходил, а тут…

— Матушка, прости, я без твоего слова женился, — сразу выдал Любим, отступая чуть в сторону и открывая обзор на Марью.

— Женился? — по лицу матери побежали одной ей ведомые чувства.

Марья быстро скинула на землю кота и низко поклонилась.

— Марья Тимофевна, дочь посадника онузского, — подвел за руку жену Любим, — она меня всю дорогу кормила.

— Марья Тимофевна? — мать никак не могла переварить удивление.

— Ну да, Марья. Марьяш, ну скажи там чего-нибудь.

— Родители нас благословили, все как положено, — полился сильно взволнованный голос, — а приданое батюшка передаст, Любим Военежич не захотел с собой сразу все везти, а серебром, которое отец дал, долги на княжем дворе раздал, — затараторила Марья.

— Долги? — Прасковья изумленно перевела взгляд на сына.

— Да так, — отмахнулся Любим. — «Вот ведь, курица, сразу сдала».

Марья, выплеснув приготовленные, видимо, заранее слова, снова притихла. Прасковья Федоровна несколько мгновений рассматривала новую невестку, а потом, распахивая объятья, притянула ее к себе:

— Да ты сама наше приданое, я уж и не чаяла, такой упрямец, — расцеловала она невестку, пустив слезу. — Да что же мы стоим, голодные поди? Пойдем, Марьюшка, дом тебе покажу. Ой, а это кто?

Кот терся об ногу Марьи и выглядел таким же испуганным, как и хозяйка.

— Мурлыка мой, — уже более осмелевшим тоном произнесла невестка.

— Вот и славно, а я все Титу наказываю — заведи кота, мышей в амбаре развелось, скоро по миру пойдем, а он только обещает. Стара уж я, не слушают меня немощную. Вторак, чего, дурень, встал, короб прими! Уж так хозяюшки молодой не хватает, так не хватает.