Под Золотыми воротами

— Послушай, Марьяша, — сразу подступился Любим, при Феофане он робел начать разговор, — сердишься на меня, что так все вышло? Да я тоже не хотел так.

— Не хотел, — эхом повторила Марья, детский восторг от владимирских диковин сразу померк.

— Но я же отцу твоему обещал, тебя защитить. Спешить надо было, не Горяю же тебя отдавать, он страшный человек, сгубил бы тебя, да ты и сама то ведаешь.

— Отцу обещал, — совсем сникла Марьяша.

— Я тебя защитить хотел, не думай, что я воспользовался, чтоб тебя замуж силком притянуть, — Любим говорил быстро, пытаясь заглянуть ей в глаза. — А за князя твоего я попрошу, без толку все, да попрошу, чтоб тебе спокойней было. Но не сегодня, нельзя нынче Всеволода злить, мне тебя надо спасать. Понимаешь?! Ну что ты молчишь?

— Красиво здесь, нешто такое человек мог сотворить, — Марья вдруг стала равнодушной, она отвернулась и провела ладонью по воздуху, словно гладя каменное узорочье, — а мне голову нечем покрыть, нельзя ведь в церковь божию непокрытой входить.

Любим тяжело вздохнул, разговор не клеился.

— Да найду я тебе чем покрыться, вот, смотри, — он полез в складки свитки, — вот, ты обронила, — протянул беленькую косыночку. — Марьяш, тебе со мной зла не будет. А про деток я не знаю, — слова застревали, не желая вылетать, — не было у нас деток, это правда, да может и по моей вине. А чье дите она скинула, мне тоже неведомо, да и было ли дите. Я ее в объятья к другому не толкал и не попрекал никогда… Его я придушил, то правда, а ее не смог, так противно стало, что даже бить не хотелось, лишь бы не касаться больше. Просто отцу воротил… Ты невинна, хоть и с князем была, но все ж чиста, а я грешник, и любви твоей наивной к нему завидую, крепко завидую, — Марья хотела что-то сказать, но он не дал, продолжая с напором: — Послушай, если после всего, что здесь услышала, да греха моего с Отрадкой, ты не захочешь с распутником на ложе лечь, я пойму. Ты ж в гриднице про сыновей из жалости ко мне сказала? — он выжидающе посмотрел, но она смолчала. — Будем как брат с сестрой жить, праведно. А как я в сечи сгину, а я сгину… ты вдовой останешься, замуж снова выйдешь за того, кто тебе люб… ну или к Ярополку сможешь уехать, его уж к тому времени, должно, выпустят, не вечно же ему сидеть. Князья долго в полоне не сидят, — Любим надеялся, что она оценит его смиренную жертвенность, но Марья глянула на него с плохо скрываемой неприязнью.

— Не надо! — гневно сдвинула она брови: — не надо в сечи гибнуть, — уже мягче добавила, едва справляясь со злостью. — Ишь чего выдумал! А матушке каково будет, коли ты сгинешь?! Брат, так брат, я согласна.

Марья встряхнула косыночку и повязала на золотистую макушку. «Что ж ты дурной-то такой?!» — кричали ее глаза. «Это оттого, что я крепко боюсь тебя потерять… и ревную… и люблю».

— Боярин, батюшка исповедоваться кличет, — выбежал из собора дьяк.

По венам разлилось глупое волнение, Любим робко взял Марью за руку:

— Пойдем, суженая моя, — улыбнулся он.

— Ты про то, что твоя, не забывай, — сверкнула очами невеста. — А венцы есть кому держать? — обеспокоенно посмотрела она на дьяка.

— Есть, только боярин — вдовец, так что не над головой, а над плечом держать станут.

Любим приметил, как едва заметно вздохнула Марьяша. И здесь не так, как юной деве в светлице мечталось. Хотелось, наверное, чтобы свадьба с обрядовым плачем подруженек да с шумным выкупом, да с возком расписным, и чтоб вся родня видела. И навершник[66] серебром расшитый и убрус[67] — паволока, а самое главное — венец, как у царицы греческой, а рядом матушка, слезу счастья утирающая. Ничего этого жених не мог дать любимой. Сейчас он мог отдать ей лишь себя, взяв ее тонкие пальчики в мозолистую истертую мечом руку.

Легкая девичья ручка была такой мягкой и приятной наощупь. Мысли становились светлыми, а голова ясной: «Все наладится, обязательно наладится: сначала братом побуду, пообвыкнется немного, подзабудется все недоброе, а там уж и…»

— Воевода-батюшка, как же это, без дружины венчаться?!! — услышал Любим веселый бас Могуты.

Вся дружина, в полном составе, спешила к собору. Рядом с Мирошкой семенили белокурые близняшки.

— Ну вот и видоки, — подмигнул Любим обрадованной Марье. — Подруги твои, Голуба с Беленой, матушке и расскажут, как все было.

«А там и остальным в Онузе, что дочь посадникова в великом храме Суздальской земли венчалась», — про себя продолжил Любим, понимая, как это сейчас необходимо семейству Тимофея.

На широкой руке десятника лежали два витых золотых колечка — большое мужское и маленькое на женский пальчик:

— Это княгиня передала и вот девок на обряд отпустила.

— Как настоящая свадьба, — выдохнула Марья.

— Почему ж «как»? Настоящая и есть, — улыбнулся Любим. — Сегодня повенчаемся, а завтра столы на дворе накрою.

Пара заспешила по ступеням собора, в лицо повеяло запахом свечей и ладана.

А ласточки продолжали беспечно резвиться в высоком небе, купаясь в потоках ласкового южного ветра.

3