Под стеклянным колпаком

— Нас здесь все время пугают, как детей, страшными призраками заговора. Оправдывают свои незаконные действия и учиненное насилие опасностью, которая неминуемо грозила. Но где доказательства этого самого заговора? Коваль все время говорит о себе и только о себе. Прежде, чем оправдываться, он должен объяснить главное, чего мы не знаем — где доказательства того, что партия «ученых» замыслила такую гнусность? Из прокламации, из его собственной речи мы не видим того, в чем нас так усердно стараются убедить. Где доказательства, повторяю я еще раз?

Толпа знала теперь, чего нужно требовать. Формулировать иногда еще неясные желания народа в простых словах — в этом весь успех ораторов.

И все в один голос закричали:

— Доказательства! Доказательства!

Момент был критический. Искусно построенное Ковалем здание лжи могло рухнуть каждую минуту. Что ответить ему на эти все усиливающиеся требования? Народ не удовлетворится общими словами, они противодействуют. Нужны факты и факты.

Внезапно его осенила новая мысль: он вспомнил ночное посещение безумным Патриком.

Выпрямился, точно на пружине. Протянул руку. Все смолкло.

— Вы хотите доказательств, фактов? Хорошо, я вам дам их. «Ученые» подготовили общий взрыв всей территории, занятой колонией. Это была трудная и опасная работа, но она закончена. Мы стоим словно на кратере вулкана, готового к извержению. Но это вулкан искусственный, покорный воле человека. Я предупредил страшную катастрофу. Все нити заговора, весь механизм подготовленной гигантской адской машины в моих руках. Я поспел вовремя. Но я не мог предупредить одного. «Ученые» — не боги, а простые люди. И в их работе может быть ошибка. Они ее и сделали. Не все предусмотрели, и частичная катастрофа уже была.

Толпа заволновалась:

— Что он? О чем говорит? Где катастрофа?

Люди оглядывались на стеклянные своды, пугливо ожидали гула и треска. Иным казалось, что сама почва под ногами уже колеблется.

Коваль дал народу время успокоиться и, когда взоры всех обратились к нему, отчеканил стальным голосом, резко слышным в отдаленных углах зала народного собрания:

— Произошел взрыв около карантина. Горячий поток исчез, часть пропасти засыпана обрушившимися скалами.

Мертвым молчанием ответила толпа на это ужасное известие. Так, значит, правда? Взрыв действительно подготовлялся?

Маленькая кучка людей бросилась к карантину, чтобы убедиться собственными глазами в справедливости того, чем ошеломил всех Коваль.

В сторону бегущих метнулись еще и еще люди. И вся колония, мужчины, женщины, дети — все бежали, задыхаясь, с широко раскрытыми глазами, с бьющимися до боли сердцами к горячему потоку.

Вот и роща эвкалиптов и мирт. Но сквозь бальзамический запах растений чувствуется другой, едкий, вызывающий кашель и слезы на глазах.

Толпа хлынула к берегу потока и остановилась в оцепенении, как один человек. Трещина была местами завалена доверху обломками скал. Там, где зияли глубины, не видно было на дне кипящего потока и только временами вырывались оттуда клубы тяжелого дыма и отравляли воздух ядовитым сернистым газом. Легкий мостик, перекинутый через ручей, был исковеркан сдвигом каменной породы и уныло торчали железные скрепы и куски мостовой формы.

И колонистам опять показалось, что почва под ногами дрожит и двигается. Неуверенность в твердости того, что под ногами, создает особое настроение ужаса и толпа, увидав картину разрушения, шарахнулась и отхлынула подальше от края пропасти, которая, быть может, еще готовит неожиданности.

Коваль не обманул! Коваль дал настоящее доказательство своего обвинения «ученых» в готовившемся заговоре!

Когда народ, удостоверившись, что утренняя прокламация была основана не на одних предположениях, двинулся обратно к белому куполу собрания, мнение о Ковале составилось:

— Он был прав! Он спас всех от страшной опасности! Проклятые ученые!

Так говорили простодушные. Более сознательные сосредоточенно молчали, но думали то же.

Собрались вновь.

Временное правительство оставалось на своих местах в то время, как все ходили к горячему потоку.

Теперь уже не с ненавистью, не со страхом, а с надеждой толпа смотрела на центральную фигуру президиума, на Коваля, еще недавно осуждаемого большинством. Лицо его, казалось, озарено внутренним светом. Женщины находили его красивым. Самые левые «общественники», не признающие никаких привилегий и авторитетов и саму жизнь сведшие к первобытному образу, к додуманному дикарству, невольно чувствовали что-то вроде уважения к этому могучему, точно из стали выкованному человеку.

Кто-то поставил на очередь вопрос о доверии к временному правительству и оно было выражено единогласно открытой баллотировкой.

Глава XXVI [3]

Первым делом временного правительства было назначение следственной комиссии по обвинению «ученых» в заговоре. В нее вошли и «семейные», и «общественники».

Эвелина Шефферс была допрошена лично Ковалем.