Под сенью дев, увенчанных цветами

Расправившись с нашими припасами, мы играли в игры, которые до сих пор казались мне скучными, а то и слишком детскими, например «Башня, берегись»[288] или «Кто первый засмеется», но теперь я не отказался бы от них за все богатства мира; заря юности, уже миновавшая для меня, в моем-то возрасте, еще румянила лица этих девушек и заливала светом всё пространство перед ними; как невесомая живопись некоторых старых мастеров, она выписывала на золотом фоне мельчайшие подробности их жизни. Сами девичьи лица отчасти сливались с этой смутной алостью зари, из которой еще не проглянули истинные черты этих лиц. Виден был только прелестный румянец, сквозь который лишь через несколько лет прорежется настоящий профиль. В нынешнем же не было никакой завершенности, разве что мимолетное сходство с каким-нибудь покойным родственником, которому природа оказала эту посмертную любезность. Как быстро приходит этот миг, когда ждать больше нечего, когда тело окостенело в неподвижности, не сулящей больше сюрпризов, когда теряешь всякую надежду, видя вокруг молодого лица седые, поредевшие волосы, словно увядшие листья на дереве в разгар лета, и до того коротко это лучезарное утро, что некоторые осмеливаются любить только совсем молоденьких девушек, чья плоть словно бесценное тесто, которое еще не поднялось. Они — просто поток пластичной массы, которую разминает на свой лад любое захватившее их мимолетное впечатление. Каждая из них — словно статуэтка, поочередно изображающая веселье, юную серьезность, ласковость, удивление; форму ей придало искреннее, безраздельное, но мимолетное чувство. И если юная девушка проявляет к нам благосклонное внимание, ему придает разнообразие и шарм именно эта ее пластичность. Конечно, от женщины тоже требуются и шарм, и разнообразие, и если мы не понравились ей или она не дает себе труда показать, что мы ей нравимся, то нам она сразу кажется скучной и однообразной. Но начиная с определенного возраста благосклонность уже не озаряет лицо этим мягким мерцанием: оно ужесточилось с возрастом, навсегда запечатлело воинственность или экзальтацию. Воинственность порождена постоянным подчинением жены мужу, из-за нее в лице появляется нечто не столько женское, сколько солдатское; экзальтацию формируют ежедневные жертвы, на которые мать идет ради детей, — они придают ей нечто апостольское. А в некоторых женских лицах проступают черты старого морского волка — у этих только одежда выдает принадлежность к женскому полу. И конечно, если мы любим женщину, то ее предупредительность и забота согревают особым теплом часы, которые мы проводим с ней. Но она не становится для нас всё время новой. Ей может быть весело, но ее лицо остается всё то же. А отрочество — пора, когда еще ничто не застыло, и вот почему близость девушек освежает — вы всё время видите, как формы меняются, мелькают, мгновенно переходя из крайности в крайность, и это похоже на неустанное творчество исходных природных стихий, которое мы наблюдаем на море.