Под сенью дев, увенчанных цветами

Что толку с того, что Альбертина знала, кто такие Амбрезаки — кому дано большее, тому не обязательно дается меньшее, и я вовсе не почувствовал, что после того, как я раскланялся с этими девушками, ей больше захотелось сблизить меня со своими подругами. «Очень мило с вашей стороны, что вы так ими интересуетесь. Не обращайте на них внимания, ничего в них такого нет. Зачем эти девчонки достойному человеку вроде вас? Андре, правда, удивительная умница. Она хорошая девочка, даром что совершенно взбалмошная, а остальные самые настоящие дурочки». Расставшись с Альбертиной, я вдруг страшно огорчился, что Сен-Лу скрыл от меня свою помолвку и повел себя так некрасиво: собирается жениться, не разорвав отношений с любовницей. Между тем несколько дней спустя я был представлен Андре, она довольно долго со мной говорила, и я, улучив момент, сказал ей, что хотел бы встретиться с ней на другой день, но она возразила, что никак не может: ее мать чувствует себя ужасно и ее нельзя оставлять одну. Еще через два дня я навестил Эльстира, и он мне сообщил, что я очень нравлюсь Андре; я ответил: «Да она тоже мне очень нравится с самого первого дня, и я предложил ей встретиться завтра, а она оказалась занята». — «Да, знаю, она мне говорила, — отозвался Эльстир, — она очень об этом жалела, но она еще раньше договорилась поехать в открытом экипаже на пикник в двух льё отсюда, и отказаться было уже невозможно». Андре знала меня совсем мало, и ложь была пустячная, но я уже не мог общаться с особой, которая способна так поступить. Что человек сделал, то он будет повторять до бесконечности. И если друг, с которым мы договаривались о встрече, и раз, и другой не смог прийти или сказался простуженным, то и через год, и через два он подхватит всё ту же простуду и опять не сможет прийти на свидание, и причина будет всё та же самая, хотя он станет, смотря по обстоятельствам, объяснять свое отсутствие самыми разными причинами.

Однажды утром, несколько дней спустя после того, как Андре мне сказала, что должна посидеть с матерью, я прогуливался с Альбертиной, которую заметил со странным атрибутом в руках: она держала его за шнурок, и это придавало ей сходство с «Идолопоклонством» Джотто[275]; игрушка эта называется «диаболо» и настолько вышла из моды, что перед портретом девочки с «диаболо» в руках комментаторы будущего станут, вероятно, рассуждать, как перед какой-нибудь аллегорической фигурой в церкви на Арене, о том, что же это она такое держит. Через минуту подошла одна из подруг, та, что в первый день, когда я их видел, выглядела бедной и хмурой и с такой злостью сказала про старичка, которого задели легкие стопы Андре: «Бедный старикан, прямо жаль его»; теперь она обратилась к Альбертине: «Привет, я вам не помешаю?» Она сняла шляпу, которая ее стесняла, и волосы, точь-в-точь множество разных неведомых науке прелестных растений, падали ей на лоб и завивались аккуратной тонкой листвой. Возмутившись, видимо, что их обладательница ходит с непокрытой головой, Альбертина не ответила, но, несмотря на ее ледяное молчание, девушка осталась с нами, хотя Альбертина постаралась оттеснить ее в сторонку, а сама то на несколько мгновений отставала с ней, то догоняла меня и шла рядом, а девушка поспевала следом. Мне пришлось попросить Альбертину при ее подруге, чтобы она нас познакомила. Эта девица показалась мне такой жестокой, когда бросила: «Бедный старикан, прямо жаль его», — но когда Альбертина произнесла мое имя, в лице и глазах у нее мгновенно просияла сердечная, ласковая улыбка и она протянула мне руку. Волосы у нее были с золотым отливом, да и не только волосы; розовые ее щеки и голубые глаза были словно еще розовеющее утреннее небо, усеянное сияющими блестками золота.