Под сенью дев, увенчанных цветами

Вскоре отпуск Сен-Лу подошел к концу. Я больше не видел девушек на пляже. Слишком мало дней оставалось нам в Бальбеке, чтобы думать о девушках и о том, как бы с ними познакомиться. По вечерам Сен-Лу бывал не так занят и по-прежнему часто возил меня в Ривбель. В ресторанах, как в городских садах и поездах, попадаются люди, запертые внутри своей заурядной внешности, но мы поразимся, если, случайно спросив, как их зовут, поймем, что перед нами не безобидный первый встречный, за которого мы их принимали, а ни больше ни меньше чем министр или герцог, о которых мы так наслышаны. Уже раза два или три мы с Сен-Лу видели, как входит в ривбельский ресторан и присаживается за столик, когда остальная публика уже начинает расходиться, высокий человек, весьма крепкий, с правильными чертами лица, с седеющей бородой и задумчивым взглядом, прилежно устремленным в пустоту. Как-то раз мы спросили у хозяина, кто этот неведомый одинокий посетитель, который всегда приходит позже других. «Как, вы не знаете знаменитого художника Эльстира?» — удивился хозяин. Сванн однажды называл мне его имя, хотя я совершенно забыл, по какому поводу; но иногда пробел в памяти, как пропущенное слово во время чтения, вызывает не столько сомнения, сколько преждевременную вспышку уверенности. «Это друг Сванна и очень известный художник, один из лучших», — сказал я Сен-Лу. Тут же обоих нас пробрала дрожь при мысли, что Эльстир — великий художник, знаменитость, а ведь он не отличает нас от других ужинающих и не подозревает, как мы восхищаемся его талантом. Конечно же, не будь мы на курорте, нам не было бы так невыносимо сознавать, что он не подозревает о нашем восхищении, несмотря на то что мы знакомы со Сванном. Но мы подзадержались в возрасте, когда не умеешь восторгаться молча, и, задыхаясь от собственной анонимности, написали письмо, подписав его обоими нашими именами; в нем мы признавались Эльстиру, что два посетителя, ужинающие в нескольких шагах от него, — пламенные поклонники его таланта, друзья его большого друга Сванна; мы почтительно просили позволения ему представиться. Официант взялся передать знаменитому художнику наше послание.

В то время Эльстир не был еще, вероятно, настолько известен, как утверждал хозяин ресторана; настоящей известности он достиг немного позже. Но он одним из первых появился в этом ресторане, когда здесь еще было что-то вроде фермы, и привел за собой колонию художников (затем, когда ферма, где обедали на свежем воздухе под простым навесом, превратилась в место, где собиралась шикарная публика, все они нашли себе другие пристанища; сам Эльстир приходил теперь сюда только потому, что жена его была в отъезде, а жили они неподалеку). Но большой талант, пускай еще не признанный, неизбежно исторгает у людей какие-то знаки восхищения, и хозяин уже подметил эти знаки в том, как расспрашивали об Эльстире несколько проезжих англичанок, жаждавших разузнать о его жизни, и в том, как много писем приходило ему из-за границы. Тогда хозяин стал обращать больше внимания на то, что Эльстир не любит, когда ему мешают во время работы, и что по ночам он встает, чтобы отвести натурщицу на берег моря, где она позирует ему при лунном свете обнаженная; а когда на одной картине Эльстира он узнал деревянный крест, водруженный при въезде в Ривбель, он уверился, что такой изнурительный труд не может быть напрасным, а восхищение туристов неоправданным. «Это наш крест! — изумленно повторял он. — Из четырех кусков! Ах, какая работа!»

И задумывался, а вдруг маленький «восход солнца над морем», подаренный ему Эльстиром, стоит целое состояние.