Под сенью дев, увенчанных цветами

Эльстир беседовал с нами недолго. Я твердо решил через два-три дня пойти к нему в мастерскую, но назавтра мы с бабушкой ходили до самого конца мола к скалам Канапвиля[256], а на обратном пути, на углу одной из улочек, перпендикулярных пляжу, разминулись с девушкой, которая, опустив голову, как скотина, которую против ее желания ведут в стойло, шагала с клюшками для гольфа чуть впереди властной особы, видимо ее «англичанки» (или это была «англичанка» какой-то ее подруги), похожей на одного из персонажей «Семейства Джеффри» Хогарта[257], краснолицей, словно любимым ее напитком был не чай, а джин, и украшенной седоватыми, но зато густыми усами, в которых застрял завиток жевательного табака. Девчушка, которая шла впереди нее, напоминала одну из стайки, ту, у которой из-под черной шапочки поло виднелись смеющиеся глаза на пухлом неподвижном лице. Эта, возвращавшаяся домой, тоже была в черном поло, но мне она показалась еще миловиднее, чем та, виденная раньше, нос у нее был прямее, а крылья носа шире и более пухлые. И потом, ту я запомнил как бледную и гордую, а эта была как наказанный ребенок, и лицо у нее было розовое. Однако она толкала перед собой такой же велосипед, и на ней были такие же перчатки оленьей кожи, из чего я заключил, что разница объясняется обстоятельствами, при которых я ее видел, потому что едва ли в Бальбеке могла быть вторая девушка с таким, что ни говори, похожим лицом и примерно так же одетая. Она бросила в мою сторону быстрый взгляд; в дальнейшем, когда я встречал стайку на пляже, и даже потом, когда уже познакомился со всеми девушками, у меня никогда не было полной уверенности в том, что кого-то из них я в самом деле видел как-то вечером на углу улочки, выходящей на пляж, — даже эту, больше всего похожую на нее девушку с велосипедом, почти не отличавшуюся от замеченной мною в процессии в первый раз и все-таки немного другую.

В предыдущие дни я думал больше о высокой девушке, но с этого вечера мои мысли вновь начала занимать та, с клюшками для гольфа, предположительно мадемуазель Симоне. Шагая среди других, она часто останавливалась и тем заставляла подруг, казалось очень ее уважавших, задержаться на месте. Я еще и сейчас вижу, как она стоит, и глаза ее блестят из-под шапочки поло, и ее силуэт вырисовывается на фоне моря, будто на экране, а от меня ее отделяет прозрачное лазурное пространство, время, прошедшее с тех пор, — таков этот первый образ, истончившийся в моей памяти, желанный, убегающий, потом забытый, потом вновь обретенный образ, который я так часто с тех пор мысленно переносил в прошлое, чтобы сказать о девушке у меня в комнате: «Это она!»

Но я, наверно, больше всего хотел познакомиться с другой девушкой, зеленоглазой, с румянцем цвета герани. Впрочем, хоть в разные дни мне больше хотелось увидеть то одну, то другую из них, но волновали меня и все остальные; иногда мое желание устремлялось больше к одной из них, иногда к другой, и все-таки, как в самый первый день, когда они предстали мне зыбким видением, оно, мое желание, по-прежнему объединяло их в особый мирок, одушевленный общей жизнью, которую они, впрочем, несомненно старались себе устроить; если я подружусь с одной из них, я, как утонченный язычник или истовый христианин проникает к варварам, проникну в общество, наделенное живительной силой, где царят здоровье, беззаботность, чувственность, безжалостность, безмыслие и радость.

Я рассказал бабушке о встрече с Эльстиром, и она обрадовалась при мысли о том, сколько пищи для ума смогу я извлечь из дружбы с ним, но ей казалось глупо и не слишком вежливо, что я до сих пор не нанес ему визита. А я всё думал о стайке и, не зная, в котором часу девушки покажутся на молу, не отваживался уйти. Бабушка удивлялась и моему щегольству: я внезапно вспомнил о костюмах, валявшихся до сих пор на дне чемодана. Каждый день я одевался по-новому и даже выписал из Парижа новые шляпы и галстуки.