Под сенью дев, увенчанных цветами

Прежде чем познакомиться со своей теперешней возлюбленной, он так много времени провел в тесном кругу прожигателей жизни, что из всех женщин, ужинавших в эти вечера в Ривбеле (многие оказались здесь случайно, просто потому, что приехали на курорт, те — чтобы встретиться с любовником, эти — в поисках нового), не было ни одной, которой бы он не знал, потому что сам он или кто-нибудь из его друзей провел с ними по меньшей мере одну ночь. Он не раскланивался с ними, если их сопровождал мужчина, а они, хоть и глядели на него пристальней, чем на другого, потому что было известно, с каким равнодушием относится он ко всем женщинам, кроме своей актрисы, и это придавало ему в их глазах особое обаяние, — они притворялись, будто с ним незнакомы. Одна из них шептала: «Это лапушка Сен-Лу. Говорят, он всё любит свою потаскушку. Великая любовь! А какой красавчик! По-моему, он сногсшибателен. И какое щегольство! Некоторым женщинам чертовски везет. Одним словом, парень что надо. Я его хорошо знала, пока была с Орлеанским. Эти двое были неразлучны. Как он тогда распутничал! А теперь образумился, не изменяет ей. Да, вот уж кому повезло. Я только не понимаю, что он в ней нашел. Видно, он все-таки полный болван. У нее ноги как лопаты, усы и грязные панталоны. Я думаю, и работница с фабрики не надела бы такие штаны, как она. Нет, вы только посмотрите, что за глаза, за такого мужчину можно броситься в огонь. Ой, тише, он меня узнал, смеется, вот это да! Он меня хорошо знал. Стоит только у него обо мне спросить». Я подмечал заговорщицкие взгляды, которыми он с ними обменивался. Мне хотелось, чтобы он познакомил меня с этими женщинами, хотелось попробовать назначить им свидание и чтобы они согласились со мной увидеться, даже если потом я не смогу прийти. Потому что иначе лицо любой женщины навсегда останется в моей памяти неполным, словно частичка его прячется под вуалью, та самая частичка, которая у всех женщин различается, которую мы никогда не сумеем домыслить, если мы ее не видели; она видна только во взгляде, обращенном на нас, во взгляде, устремленном навстречу нашему желанию и сулящем его утолить. И все-таки даже в таком неполном виде их лица значили для меня куда больше, чем лица добродетельных женщин, плоские, без второго дна, слепленные из одного куска, бессодержательные; они казались мне совсем другими. Для меня эти лица были, наверно, не такими, как для Сен-Лу, который под прозрачным для него равнодушием застывших черт, свидетельствующих о том, что эта дама с ним незнакома, или под прозаичностью приветствия, которое с тем же успехом могло быть обращено к кому угодно, различал, узнавал разметавшиеся волосы, изнемогающий рот, полуприкрытые глаза — всю безмолвную картину, подобную тем, которые художники занавешивают пристойным холстом, чтобы сбить с толку основную часть посетителей. А я-то, наоборот, чувствовал, что ни одна из этих женщин не унесет с собой в неведомые мне странствия ни одной частички моего существа, сумевшей в нее проникнуть. Но мне бы достаточно было знать, что их лица раскрылись для меня — и они, эти медальоны, в которых прятались любовные сувениры, уже показались бы мне прекрасней драгоценных медалей. А Роберу было трудно усидеть на месте; под его улыбкой придворного таилась жажда действия, присущая воину; вглядываясь в него, я понимал, что, должно быть, энергичная лепка его треугольного лица целиком унаследована им от предков и подобает скорее отважному лучнику, чем утонченному эрудиту. Под тонкой кожей проступали дерзновенный каркас, феодальная архитектура. Его голова напоминала старинный донжон, где на виду зубцы, давно бесполезные, а внутри всё перестроено под библиотеку.

По дороге в Бальбек, вспоминая одну незнакомку, которой он меня представил, я беспрестанно твердил, сам того не замечая: «Какая прелестная женщина» — словно припев песни. Конечно, эти слова были мне подсказаны нервным возбуждением, а не здравым смыслом. И все-таки, будь у меня тысяча франков и будь ювелирные магазины еще открыты в такое время, я бы купил той незнакомке кольцо. Когда разные отрезки жизни проводишь в слишком уж разных пространствах, рано или поздно спохватываешься, что чересчур щедро раздариваешь себя людям, которые назавтра потеряют для тебя малейший интерес. Но чувствуя ответственность за то, что говорил им вчера, хочешь чем-то это подкрепить.