Под сенью дев, увенчанных цветами

Спустя несколько часов, пока длился ужин, который, естественно, подавали в большом зале, там зажигали свет, хотя снаружи было еще светло, так что ужинающие видели прямо перед собой, в саду, рядом с беседками, светившимися в сумерках, словно бледные призраки вечера, сине-зеленую листву грабов, озаренную последними лучами, и по ту сторону стекол из освещенного лампами зала, где ужинали посетители, эти грабы казались, в отличие от дам, пивших чай в начале вечера вдоль синевато-золотой галереи внутри мерцающей влажной сети, не рыбами, а водорослями в гигантском бледно-зеленом аквариуме, освещенном нездешним светом. Потом все вставали из-за стола; во время еды сотрапезники всё время смотрели на тех, кто ужинал за соседним столом, пытались их узнать, спрашивали, кого как зовут, а теперь не в силах были отлепиться от собственного стола; но сила притяжения, удерживавшая их на орбите вокруг нынешнего амфитриона, ослабевала, когда они переходили в ту самую галерею, где раньше подавали полдник: теперь там пили кофе, и часто бывало, что от какой-нибудь компании сотрапезников по дороге отрывались один или несколько спутников, испытывавших весь вечер слишком сильное притяжение конкурирующего ужина; они ненадолго покидали своих, а им на смену тут же являлись другие господа или дамы, подходившие поздороваться и удалявшиеся со словами: «Пора мне поскорей возвращаться к господину Х., нынче я его гость». Это напоминало два отдельных букета, ненадолго обменявшиеся несколькими цветками. Потом пустела и галерея. Даже после ужина еще не наступала полная темнота, поэтому часто в этой длинной галерее не зажигали света, и, обрамленная деревьями, клонившимися по ту сторону стеклянной стены, она была похожа на аллею в запущенном тенистом саду. Иногда в тени задерживалась какая-нибудь дама. Как-то вечером, проходя по галерее к выходу, я заметил посреди незнакомой мне компании прекрасную принцессу Люксембургскую. Не останавливаясь, я снял шляпу. Она меня узнала, кивнула мне и улыбнулась; над ее кивком, словно рожденные этим самым движением, мелодично прозвенели несколько слов, обращенных ко мне, что-то вроде пожелания доброго вечера, только чуть длиннее, не с тем, чтобы я остановился, а просто в дополнение к кивку, чтобы ее приветствие было не только видно, но и слышно. Но слова были так неразборчивы, а звук, слышный только мне, протянулся так тихо и показался мне таким музыкальным, словно в сумрачных ветвях деревьев запел соловей. Бывало, что мы случайно встречали какую-нибудь компанию друзей Сен-Лу и он решал в завершение вечера поехать с ними в казино в соседнем курортном городке; тогда, если он уезжал с ними и я оставался один в экипаже, я велел кучеру ехать как можно быстрее, чтобы поскорее прошли минуты, в течение которых мне придется без всякой помощи извне то притормаживать на крутом спуске, то выволакивать себя из трясины собственной пассивности, то есть самому справляться со своей возбудимостью, которую с тех пор, как я приехал в Ривбель, помогали мне обуздывать другие. Опасность столкновения со встречной каретой на узкой дорожке, где было не разъехаться, да еще и в темноте, неровности почвы, усеянной камнями, скатывавшимися с прибрежной скалы, близость обрыва, внизу которого было море, — ничто не находило во мне даже слабого отклика, необходимого, чтобы осознать опасность и ощутить страх. Дело в том, что не жажда прославиться, но привычка к труду позволяет нам что-то создать; а позаботиться о будущем помогает нам не веселье, охватившее нас вот сейчас, а спокойные размышления о прошлом. Между тем я-то, еще когда приехал в Ривбель, забросил подальше костыли рассудительности и самоконтроля, помогающие нам в нашей немощи не сбиться с пути, и впал в какую-то моральную атаксию[252]; а позже алкоголь невероятно меня взвинчивал и придавал каждой переживаемой минуте красоту и очарование, но при всем том я по-прежнему не умел и даже не пытался как-то задержать эти минуты: радостное возбуждение подсказывало мне, что они — лучшее, что мне выпало в жизни, они были отделены от всего остального; я оказывался заточен в настоящем, как герои, как пьяницы; на мгновение исчезнув, мое прошлое больше не отбрасывало вперед тени, которую мы называем будущим; цель моей жизни — осуществить мечты, родившиеся в этом прошлом, — сводилась теперь к сиюминутному счастью, и ничего дальше я не видел. И вот очевидное противоречие: именно в миг небывалой радости, чувствуя, что счастье в жизни возможно и что я должен больше ценить эту жизнь, — в этот самый миг, отбросив все заботы, которые она мне доставляла до сих пор, я без малейших колебаний подвергал ее смертельному риску. Хотя, в сущности, я просто втискивал в один-единственный вечер всю беспечность, которая у других людей размазывается по всему их существованию: ведь они то и дело подвергают себя риску морского плаванья, путешествия на самолете или на автомобиле, а между тем дома их ждет кто-то, кого убьет их гибель, или книга, еще полностью зависящая от долговечности их мозга, причем весь смысл их жизни состоит в том, чтобы ее опубликовать. Так, когда мы проводили вечера в ривбельском ресторане, пускай бы кто-нибудь явился туда с намерением меня убить; бабушка, моя будущая жизнь, книги, которые мне предстоит написать, — всё это уже виделось мне в какой-то нереальной дали; я весь, без остатка, отдавался аромату женщины за соседним столиком, любезности метрдотелей, прихотливым линиям звучавшего вальса; я припадал к сиюминутному ощущению, уходил в него с головой, мне хотелось только одного — никогда с ним не расставаться, я бы с этим ощущением умер, дал себя изрубить на куски, не оказав сопротивления, не шелохнувшись, — пчела, одурманенная табачным дымом, даже и не думающая защищать свой улей.