Под местным наркозом

(Должен ли я был опровергать его сильно утрированный вывод с помощью сложных рассуждений о плюралистском обществе? Скажите, доктор, что бы вы сделали на моем месте?)

Я попытался развеселить мальчика:

— Представьте себе, Филипп, что эти дамы с их расплывающимися телесами голые…

— Нет, они не будут больше уплетать за обе щеки пирожные. А когда захотят приняться за старое — подавятся, перед глазами у них встанет Макс, горящий, катающийся по земле Макс.

Я сказал:

— Ошибаетесь. На этом самом месте они вас и прикончат. Заколют зонтиками и каблуками. Посмотрите на их когти. А другие, те, кто просто прогуливался, встанут в кружок, будут проталкиваться вперед, а потом затеют спор: какой породы собаку сжег этот валяющийся на мостовой кровавый комок — пинчера, терьера, таксу или пекинеса? Некоторые прочтут ваш плакат, разберут слова «бензин» и «напалм», скажут: «Какая безвкусица!» Конечно, большинство дам, поглощавших пирожные, расплатятся сразу же после того, как они вас прикончат, и, выразив свое недовольство директору, покинут кафе Кемпинского. Но их место займут другие дамы в похожих шубах и шляпках, они закажут яблоки в тесте, безе со взбитыми сливками и пирожные с кокосовой мякотью и медом. Размахивая вилочками, они будут показывать друг другу, где это случилось. Здесь, здесь, где мы стоим!

Шербаум ничего не говорил, смотрел неотрывно на то, как таяли горы пирожных и как приносили все новые и новые порции тортов, а я продолжал расписывать последствия его поступка:

— Пойдут разговоры о бесчеловечной жестокости, и, сидя перед пирожными со взбитыми сливками и чашечками мокко, дамы будут с упоением расписывать происшествие с собакой, ведь Макс не станет тихо, терпеливо и быстро гореть. Я вижу, как он прыгает и катается, слышу, как он визжит.

Шербаум все еще не сказал ни слова. Макса мои речи не трогали. А меня прямо понесло. Надо говорить, говорить не умолкая.

— Разумеется, имело бы смысл попытаться, чтобы дамы уменьшили потребление пирожных. Но тогда следовало бы написать на специальной табличке, сколько калорий содержится в каждом кондитерском изделии. Например, один кусок струделя с изюмом содержит 424 калории. Не мешало бы установить и компоненты изделий — углеводы, белки, жиры. Не так глупо, Филипп. Просветительский поход против общества изобилия.

Когда я приступил к перечислению ингредиентов и калорий в шварцвальдском вишневом торте, Шербаума начало сильно тошнить — его несколько раз вырвало на мостовую перед террасой кафе. В механизме движения вилочек для пирожных произошел сбой. Шербаум давился, но ничего не получалось. Прежде чем нас окружили люди — прохожие уже стали останавливаться, — я протащил Филиппа и визжащего Макса через Фазаненштрассе, и мы смешались с толпой, праздно прогуливающейся в это послеобеденное время. (Как быстро можно скрыться!)

В автобусе я заметил:

— Это произвело на них куда большее впечатление, чем произвела бы горящая собака.

— Но они понятия не имели, почему я блевал.

— Все же шутка удалась. Как они смотрели, Филипп, как они смотрели!

— Не я, а они должны блевать, когда Макс будет гореть.

— Нуда, нуда. Это может случиться с каждым. Внутреннее раздражение…

— Вы просто не хотите признать: я оказался слабаком.

Я предложил ему не идти сразу домой, выпить у меня чаю. Он кивнул, но продолжал молчать. В лифте он держал Макса на руках; я заметил, что на лбу у него выступили капли пота. Я сразу же поставил кипятить воду, но он отказался от чая, хотел всего лишь прополоскать рот. Я предложил:

— Отдохните немножко, Филипп.

Он послушался и лег на диван.

— Хотите одеяло?

— Нет, спасибо.

Он заснул. А я сел за письменный стол, так и не открыв папку с начатой рукописью. (Пустая рамка для фотографий, вместо пресс-папье обломки ступки.) На желтом картоне с заголовком «Проигранные сражения» я стал выводить фломастерами унылые завитушки. (Как этот торт… Как это воздушное печенье… Как эти взбитые сливки… Как эта доступная всем сладость…)

Шербаум проснулся около шести. Лампа на моем письменном столе отбрасывала круг света. Но Филипп оставался в полутьме.

— Я пойду. — Он прикрепил поводок к ошейнику Макса, который спал на берберском ковре. Уже надев пальто, он бросил: — А теперь мне следовало бы сказать: большое спасибо.

Пошел ли он к Веро Леванд? («Я ничтожество. Скажи, наконец, что я — ничтожество».) Станет ли она его утешать, без устали утешать, как всегда говоря в нос? («Ну что ты, Флип. Ты просто должен это сделать. Неужели не понял? Почему ты это не делаешь? Ведь все совершенно ясно. Ясно как апельсин. Отступаешь от теории. Но доказываешь практикой, Флип. Сделай это».) Лягут ли они вместе среди тряпичных зверей Веро?

К счастью, зубной врач не рассмеялся, когда я поведал о рвоте Шербаума в публичном месте. Его диагноз по телефону гласил:

— Осечка только утвердит вашего ученика в его намерении. Знакомая реакция — вопреки всему… Не хотите ли прийти с мальчиком ко мне?