Под местным наркозом

Вот как он разглагольствовал: «Наш враг номер один — зубной камень. Торопимся мы или медлим, спим или зеваем, завязываем галстук, перевариваем пищу, молимся, наша слюна непрестанно производит зубной камень. Из-за языка он откладывается и накапливается. Язык постоянно прихватывает неорганические вещества, он тянется ко всему шероховатому: таким образом, он питает и укрепляет нашего врага — зубной камень. Покрывая коркой шейки зубов, камень душит их. Камень испытывает слепую ненависть к зубной эмали. И вообще, не притворяйтесь, меня не проведешь. Один взгляд — и мне все ясно: ваш зубной камень — это ваша окаменевшая ненависть. Его создала не только микрофлора в полости рта, но и ваши путаные мысли, ваше настойчивое желание копаться в прошлом; вы всегда хотели отомстить, хотя намеревались всего лишь отмести; стало быть, предрасположенность ваших десен к атрофии и к образованию карманов, где скапливаются бактерии, не что иное, как сочетание физиологии с психологией; камень выдает вас с головой, в нем заложена ваша потенциальная жестокость, подспудная жажда крови… А теперь полощите! Теперь полощите. Зубного камня вам хватит с избытком…»

Я все это оспариваю. Как штудиенрат, преподающий родной язык и еще, значит, историю, я ненавижу всякого рода акты насилия, всей душой ненавижу. И своей ученице Веро Леванд, которая в течение года занималась так называемым «собиранием звездочек» в районах Целендорфа и Далема, я сказал, когда она выставила в классе свою коллекцию звезд, отпиленных с «мерседесов»: «Ваш вандализм — просто самоцель».

Шербаум объяснил мне, что его подружка подыскивала соответствующие духу времени украшения для рождественской елки. «Она старалась ради школьного праздника в актовом зале».

Вскоре после рождества оказалось, что ножовка Веро Леванд вышла из моды. (Позже Шербаум написал песенку, которую исполнял под гитару: «Когда за звездами гонялись мы, гонялись мы, гонялись мы…»)

Не призывая на помощь святую заступницу всех страдающих зубной болью, я тем не менее хорошо подготовился к визиту; у меня были заранее составлены фразы, если уж мне понадобится хирургическое вмешательство, то и врачу придется учесть мои пожелания. «Не правда ли, доктор, вы ведь интересовались пемзой?», «Точно так же, как вы интересуетесь распространением кариеса среди детей школьного возраста…»

Утром я поневоле отвечал на вопросы в моем 12 «А». (Веро Леванд: «Сколько зубов он вам выдрал?») А я спросил:

— О чем бы вы думали, если бы вам пришлось сидеть в кресле дантиста, разинув рот, перед телевизором и по телевизору передавалась бы, к примеру, реклама морозилки?

Ответы были не очень находчивые, ребята явно растерялись.

Я отказался от намерения задать им сочинение на эту тему, хотя за мысль, которая пришла в голову Шербауму, можно было бы ухватиться: он предложил замораживать некоторые еще не совсем созревшие идеи и планы, пусть в один прекрасный день они оттают, будут додуманы до конца и воплощены в жизнь.

— Какой именно план вы имеете в виду, Шербаум?

— Потом сообщу, сейчас еще нельзя говорить об этом вслух.

На мой вопрос, не касается ли этот ныне замороженный план его намерения стать все же главным редактором ученической газеты, Шербаум ответил отрицательно.

— Муть. Оставьте его в замороженном виде.

В конце урока, когда я стал распространяться о кариесе: «Кариес означает необратимое поражение твердых тканей зуба…», класс, как я и ожидал, слушал меня снисходительно, а Шербаум насмешливо склонил голову набок.

Зубной врач был менее деликатен.

— Это мы сразу сточим… Четыре коренных зуба в нижней челюсти: восьмой и шестой слева, а также шестой и восьмой справа…

(Деловитое позвякивание стерильных инструментов свидетельствовало о том, что он ни на секунду не усомнился — я опять приду. «Начинайте, доктор, обещаю сидеть тихо».) Его помощница уже наполнила шприц.

— Ну вот. А теперь маленький неприятный укольчик. Почти не было больно… Верно?

(Еще не хватало, чтобы я, увешанный слюноотсосами, с набитым марлевыми тампонами и сведенным спазмой ртом, стал бы непринужденно болтать: «Ваши укольчики — сущий пустяк. Ну, а те, в Бонне… Вы читали газету? На дне долины… Закручивать гайки… Не на жизнь, а на смерть… А студенты уже опять, ох уж эти студенты, на своем общем собрании они…»)

Указание врача на необходимость второй инъекции обернулось очередной избитой фразой:

— А теперь кольнем еще разочек. Вы даже не почувствуете…

(Только не томи, да не томи же. И включай изображение, пускай мелькает, но без звука.)

— Минуты две-три нам придется подождать, пока десны полностью не потеряют чувствительность, а ваш язык не станет мохнатым на ощупь.

— Он пухнет!

— Это только кажется.

(Раздутая свиная почка. Что с ней делать?)

На безмолвном телеэкране появился премилый господин духовного звания, который, поскольку была суббота, решил произнести воскресную проповедь, хотя эту передачу показывают после двадцати двух часов. И всегда до программы западноберлинских «Вечерних известий».

«Да, да, сын мой, знаю, что тебе больно. Но вся боль этой юдоли слез не в состоянии…»