Почти совершеннолетний

Они сидели так на лавочке, заглядывая в мир отражений, видя в нем все то, чего нет по эту сторону стекла. И проносились поезда по подоконнику, и проходили в двойных стеклах люди-близнецы, один чуть прозрачнее другого, и взрывалась ослепительной вспышкой неведомая астрономам звезда, когда кто-то в доме напротив открывал окно. Они давно забыли считать, кто сколько «навидел» — это было неважно.

А потом солнце переползло за соседние дома — и отражения потускнели, смотреть стало трудно. Маша убрала бинокль.

— Ночь у них там наступила.

— Похоже. Сама видишь, темно. Света нет. Значит, ночь. А у нас тут день еще. Смотри, вон люди настоящие! И машины!

— Аська, как ты это вот все выдумываешь, а?

Аська польщенно улыбнулась, убирая бинокль в чехол:

— Понравилось?

— Ага! Давай завтра еще сыграем?

— Давай. Только я ведь не выдумываю. Просто смотрю и вижу. Просто я люблю видеть интересное, необыкновенное, вот и вижу. Ну, ты ведь теперь сама знаешь, как это.

— Знаю. — И Маша вдруг почувствовала, что правда знает теперь, как видеть то, что тебе самому нравится, там, где другие видят только то, что положено. — Спасибо, Ась! Пойдем ко мне? Мама обещала черешни купить.

И они пошли есть черешню, по дороге договариваясь не выбрасывать косточки, а закопать под окном. Вырастут — можно будет черешню прямо из окна есть, с дерева.

Мышиный писк. Ирина Родионова

— Газовая служба, откройте.

— Нету взрослых дома! Я вас не пущу.

— Девочка, как тебя зовут? — хмыкнула газовщица и поправила сумку на плече. Глухо звякнули в полотняном брюхе железные ключи. — Я тетя Надя, плиты проверяю, чтобы ничего не взорвалось. Пусти меня, пожалуйста, я зажгу конфорки и бумажку тебе отдам, для родителей. Я нестрашная.

— Мне нельзя с вами говорить. Уходите.

И голосок такой дрожащий, писклявый. Газовщица поморщилась: прямо как у ябеды из садика или отличницы, если уж ей родители приказали — ни за что не пустит. Наде как-то открыл совсем уж малыш, он держал в ручонках огромный черный топор для мяса, явно показывая, что так просто не сдастся. Эта девчонка не из таких.

...Сквозь дверь послышалось, как вздохнули в подъезде и, переваливаясь, медленно пошли по ступенькам вверх. Саша прижала кулак к груди, задышала ровно. Из зеркала на нее смотрело белое перепуганное лицо с черными дырами вместо глаз. На вид Саша казалась взрослой, а ей только-только исполнилось семнадцать лет.

И это был первый раз, когда извечный мышиный писк пришел к ней на помощь.

Голос был Сашиным проклятием. И вроде бы все у нее хорошо: и мама с папой есть, и сама она нестрашная, только щербинка между зубами и волосы жирные, но всю Сашу перечеркивал один лишь голос.

Она говорила как трехлетний ребенок.

Казалось бы, какая глупость — голос, но жить с этим писком, вечно вылетающим изо рта, было невыносимо. Все ехидничали и косились, продавщицы переспрашивали по три раза, только бы снова услышать ее детский голосок, убедиться.

— Ух, малышечка! — умильно говорили они и улыбались так, словно щеки вот-вот лопнут.

Казалось, что во всем человеческом мире голос — это едва ли не самое важное, что определяет человека. Саша не находила подработку, потому что не умела говорить. Она благодарила небеса за супермаркеты, потому что перед кассиршами натягивала на лицо марлевую повязку и молчала, тыча пальцами и кивая головой. На нее глядели как на чумную, ведь маски уже отменили, но Саша прикрывала рот и, будь ее воля, даже подвязывала бы челюсть, чтобы случайно не пискнуть, не выпятить слабость...

— Голос и голос, — пожимала плечами мама, прежде чуткая и внимательная, но тут совершенно ледяная. — И инвалиды живут, и уроды, прости господи. У меня вон вообще: ни груди, ни фигуры, только жир и лицо в прыщиках, не вылечить. И ничего, и такую меня любят. Прыщавенькую.

Саша замолкала и перед мамой. Она вообще не слушала свой голос, а как только о нем заходила речь, то он с концами исчезал из комнаты. Металлически стучали мамины спицы, тревожно шипел газ под чайником на кухне. Папа кашлял на балконе, затягиваясь сигаретой.

А Саша молчала.

— Тебе просто надо принять себя, — убеждала мама.

Но если бы это и правда было так просто...

Через полчаса после стука в дверь Саша собралась, позвякивая ключами и хлопая пустым футляром, жадным до очков. Нацепила на лицо маску: губы под тонким, бело-голубым казались ей склеенными, онемевшими. Саша иногда подумывала сшить их черной ниткой или прикинуться перед незнакомцами немой, но боялась попасться. Мир вокруг нее был полон звучания прекрасного и гармоничного: далеко за городом грохотала гроза, небо наливалось черным. Саша, молчаливая и тихая, вслушивалась и боялась услышать себя.

В подъезде ее все же поймала газовщица — сбежала по ступенькам, рыхлая и желейная, крикнула:

— Девушка, я к вам!

И Саша, ни слова не говоря, бросилась от захлопнувшейся двери, оставив изумленную газовщицу на ступеньках. Цок-цок, извинились каблуки, выбивая звучную дробь из холодного бетона. Саша пулей вылетела в ветер, свищущий, неистовый, и побежала на остановку.