Почти совершеннолетний

Она и сама не поверила бы, что от голоса может быть столько проблем. Ни одно ее выступление у доски не обходилось без смешков: одноклассники так и не привыкли к ломкому девичьему клекоту. Скрипел мел по доске, Саша уголком туфли чертила по линолеуму и просяще смотрела на учителей. Те посмеивались. Саша не сдавалась: пробовала курить, чтобы голос сломался, захрипел, а зимой выходила на незастекленную лоджию и сидела в сугробе, подтягивая завязочки на купальнике. Мороз хрустел и звенел вокруг нее льдинками, с шорохом неслись под балконом пустые санки, визжала малышня... Саша дрожала и ела снег, пока пальцы на ногах не становились сине-белыми, мучительно болела воспалением легких и лечилась по-женски. Даже такие болячки не делали ее взрослой.

Голосу было все равно.

Во Дворце культуры железнодорожников стояла особая тишина: густая и плотная, пахнущая пылью. Так звучал тяжелый темно-бордовый занавес на сцене, с шорохом раскрывающийся перед зрителями; так скрипели половицы и эхом отражался от потолка неживой смех. Саша торопливо взбежала на сцену и кивнула малышам в костюмах ромашек, черно-желтых пушистых шмелей.

Зрительный зал, погруженный во тьму, будто затаил дыхание. Через пару часов вспыхнут желтые, по-советски теплые лампы, забегают гардеробщицы, потянутся зрители. Саша спрячется в углу, где навалены декорации и мятые костюмы, прочтет сказку своим детским голоском, пока по сцене закружится цветочный вальс.

Она и сама не помнила, как нашла место в молодежном театре-студии. На сцену выйти не смогла: длинная, как жердь, и с голосом недоростка, Саша казалась себе чудищем, а вот озвучивать детские праздники было ей по плечу. Сегодня ждали концерт «Подснежников»: скоро скрипучие сиденья заполнят мамы и бабушки, редкие довольные отцы, а Саша спрячется за кулисами и поможет празднику случиться.

Она поглядывала на дрожащих от волнения ромашек, мяла листы и читала. Зрители хлопали маленьким танцорам, хлопали и ей, а Саша собирала сумку и сбегала прочь. Только тут она не стыдилась своего голоса, быть может потому, что ее никто не замечал.

После выступления ее за руку поймал Владислав Иванович — он был единственным, кто, услышав проклятый голос, поднял вверх два больших пальца. С длинными, серебристо-седыми волосами до лопаток и щеткой белых усов, Владислав Иванович обожал кислотно-яркие пиджаки. Сегодня он был в темно-фиолетовом и больше напоминал собой сладкую ягоду ежевики. Саше вспомнилось, как с тихим шелестом ежевичные плети цепляли ее за ноги, царапали на речном берегу.

А еще Владислав Иванович вел городские праздники и смешно картавил, но никто этого не замечал — так любили горожане его уверенный голос, разносящийся над стадионом и заглядывающий в каждый уголок окрестных дворов.

Владислав Иванович постоял, глядя на Сашу.

— Молчим?

Она кивнула.

— А хочется?

Саша протяжно-громко шмыгнула носом и отвернулась.

— Попробуем?

Она снова кивнула, и он еще крепче ухватил ее за руку. Повел куда-то в глубину застывших, впитавших все звуки пустынных коридоров. Владислав Иванович говорил о том, что ей самой надо вслушаться в себя, найти мелодику, душу, суть. Что никто не поможет, пока она сама не захочет, и что он, Владислав Иванович, попробует, конечно, но и она должна постараться.

А еще недавно из Москвы вернулся его сын, загорелся идеей озвучивать сериалы.

— Сын у меня, Игорек, такой же вдохновленный дурак, как я. Как и ты! — повторял Владислав Иванович, петляя лестницами заброшенного дворца.

В общем, Игорь решил арендовать кабинетик здесь, в родном городе. Уже нашел главный женский голос, отличный — Наталья Симоновна, солистка хора «Сударушка», так умела играть с возрастом, чувством и сутью героев, что лучше было не найти.

Пришел и Сашин черед пробоваться.

— Я не смогу, — шепнула она, но даже шепот вышел слабым, детским.

Владислав Иванович схватился за дверную ручку:

— Всё, сама. Сама!

Светлый кабинет с мягким, беззвучным тюлем, пустота и сухой кактус на деревянном подоконнике. За единственным столом, уткнувшись носом в экран, сидел паренек в черном и с черными же волосами в куцей косичке. Только во всей этой мрачности проблескивало что-то настолько добродушное, что Саша чуть успокоилась.

Игорь обернулся, и оказалось, что у него лицо Владислава Ивановича, только без усов. Он вскочил с места, пожал цыплячье-тонкую Сашину руку и затараторил про замысел, про душу. Он рассказал о мечте и отцовской поддержке, что они выбрали два корейских сериала и подготовили перевод, осталось найти всего-то два голоса — и можно приступать, и что со временем будет хорошая зарплата...

У Саши засвистело в ушах, заныл затылок. Она натянуто улыбалась, пока он не спросил:

— А ты на кого пробоваться пришла?

Саша вытерла мокрые ладони о брюки. Тишина, обступившая их, оказалась удивительно уютной и легкой, наполненной закатными солнечными лучами.

Тучи, не пролившиеся дождем, смыло с неба. Гроза ушла.

— Я могу говорить ребенком.

У Игоря отвисла челюсть.