именуется именно и только «постсоветским», а не, скажем, «пространством
исторической России» или «пространством бывшей Российской империи»). Как
явствует из заявлений идеологов режима, пусть Россия лучше будет небольшая, в
пределах очерченных большевиками, но — советская, то есть ей следует отказаться
от территории СССР, оставив себе его традиции. В свете претензий соседей за
репрессии (типа «украинского голодомора») власти показалось выгоднее занять
позицию: все, что от России отделилось, к ней никакого отношения не имеет, зато
и не имеет право судить советское прошлое, а вот «у России есть сегодня
моральный долг — усыновление СССР в национальной российской памяти» (в чем и
состоит «важнейшая задача гражданско-патриотического воспитания»).
Но если «сверху» идея наследия Российской империи отвергается в силу
приверженности режима своей советской генеалогии, то «снизу» она не менее
последовательно отвергается весьма распространившимся в последние годы течением,
которое можно охарактеризовать как «новый русский национализм», который при всем
уважении и всех славословиях в адрес старой России не имеет корней в её
культурно-государственной традиции (почему и подвергает остракизму даже
некоторые основные принципы, на которых строилась реально-историческая России —
Российская империя — вплоть до отрицания самой идеи Империи). Творчество и
деятельность представителей этого направления — от Баркашова до Солженицына
олицетворяет и выражает реакцию на ту дискриминационную политику, которая
проводилась в Совдепии по отношению к великорусскому населению и довела его до
нынешнего печального положения. Это национализм такого рода, какой свойствен
малым угнетенным или притесняемым нациям и руководствуется (сознательно или
бессознательно) идеей не национального величия, а национального выживания.
Распространению его несколько способствовало и то обстоятельство, что он был как
бы более «извинительным» (главный идеологический удар начиная с середины 80-х
годов всегда направлялся не столько против «национализма и шовинизма» или
«православного фундаментализма», сколько именно против «имперского мышления»,
«российского империализма»). Тот же Солженицын мог быть неприятен как
«националист» и «фундаменталист», но терпим, потому что приемлем в главном — как
борец с «империализмом» (чьи предложения «обустроить Россию» в пределах границ
Ивана Грозного никак не угрожали интересам никаких держав во всем остальном
мире). Понятно, что страна с такой численностью населения и границами, как РФ,
никогда не будет способна стать равной основным игрокам мировой политики даже
при самом идеальном руководстве, самой эффективной экономике и самом возвышенном
духе населения. Лишенная прибалтийских и черноморских портов, белорусского
«сборочного цеха», потенциала украинской и казахстанской металлургии,
туркменского газа, азербайджанской нефти, узбекского хлопка и т.д. и т.п. Россия
никогда не встанет в число великих держав.
Соблазн самоизоляции в пределах «русской резервации» психологически (вызванный
бессилием) был понятен как явление момента. Со временем он закономерно
превратился в принципиальное положение, когда «антиимперская» идея переносится и
в прошлое России, обосновывая мысль, что никакого возвращения и не требуется,
потому что и раньше этого не нужно было, и это было плохо. По-видимому,
бичевание имперского прошлого, будет чем дальше, тем больше подпитываться
сохраняющейся слабостью России и порождаемой ею безнадежностью. Найдутся,
наверное, люди, которые будут искать положительные стороны и в случае
раздробления на независимые владения и территории нынешней РФ, находя оправдание
таковому в каких-то «достоинствах» (например, «многообразие политических форм»)
периода раздельного существования русских княжеств. Но, во всяком случае
понятно, что в условиях столь полного разрушения самого территориального «тела»
Российской империи, её историческое наследие не имело шансов быть востребованным
в нынешней Российской Федерации. Хотя это, конечно, не было единственной
причиной.
Пришла ли к власти в России новая элита?
Быстрые перемены последних лет были, конечно, очень значительны и оказались
способны для большинства населения, привыкшего до того к десятилетиям почти
неизменного «застоя» совершенно затемнить представление о сущности нынешней
власти. Сама эта власть, в свою очередь, не жалеет усилий представить себя как
что-то действительно совершенно новое, и в этом ей немало способствует несколько
оттертая от привычной кормушки красная оппозиция, настойчиво пропагандируя тезис
о том, что к власти пришли какие-то «буржуи», «февралисты» и т.д. Трагедия,
между тем, заключается как раз в том, что никакие «буржуи», вообще никакие новые
люди к власти в России не пришли.
Говорить смене элиты как свершившемся факте нет никаких оснований. Во-первых,
потому, что прошло слишком мало времени, чтобы можно было говорить о сложении
действительно новой элиты со своими специфическими чертами и свойствами.
Во-вторых потому, что никуда не делась старая, никакой реальной смены не