Побѣдители

– Так вот, Ваше Сиятельство, все сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Да, невежественные массы, да, сам Бейлис просто попал как кур в ощип, ибо политическая конъюнктура явно была за него, а не за тех уголовных личностей. Ведь как раз шли дебаты вокруг черты оседлости. Тем не менее, версия виновности Бейлиса опиралась на широкую народную поддержку. Но заметьте, какой странный фокус: время-то перевернуто. Обвинения инородцев в изуверских ритуалах обычно тем чаще, чем дальше мы уходим вглубь веков. Это мы обычно встречаем во всех странах без изъятья. В России же все строго наоборот. Весь восемнадцатый век прожит спокойно, да и большую часть девятнадцатого в народе тоже не ходит зловещих слухов о потребляемой нами крови младенцев. Даже когда в ваши самые высокие терема проникло учение «жидовствующих», строго отнесенное вами к ереси, Схарию с командой винили в чем угодно, но не в убиении русских детей. Его винили именно в том, что он действительно делал: в перетолковывании христианского учения в ветхозаветном ключе. А это вопрос теологии. Никакой дикости по довольно-таки диким временам. И тут вдруг, извольте: начинается двадцатое столетие, казалось бы… Тут-то и раз.

– Полагаю, у вас есть и ответ?

– Есть, – твердо ответил Эскин. – Народное сознание редко ошибается. Но не всегда способно обмыслить собственную интуицию. Я уже говорил об этом госпоже Чудиновой, когда мы беседовали о ее книге, точнее – о роли еврейства в революции. Поймите, для народа, лишенного родины, религия заменяет отечество. Русский оказался страшен без религии, еврей же – страшен втройне, ибо в самом деле полностью утратил нравственную основу. Тогда шла мощная волна всеобщего впадения в атеизм. Проще говоря, простой народ чуял, что беды от евреев будут. Только не понял, от каких. Пригляд-то нужен был за бойкими студентами, а не за богобоязненными обывателями.

– Интересно. Так или иначе, а легко нам сейчас об этом толковать, когда вы выстроили собственную страну, а все больные темы остались в прошлом.

– Да. – Взгляд Эскина затуманился. – Человек должен жить в своей стране. Ну и умирать за нее, если понадобится. Но прошу прощения за пафос. Так что там было, с ритуальной стороной?

– Как видите, здесь помечено положение тела. – Роман поднялся и прошел к окну. – Ряд ран нанесен уже по трупу, без необходимости, но с явным намереньем создать симметрию. А еще… собственно о дионисиях. Вокруг тела была разорвана на четыре части несчастная зверушка, кролик из зоологического магазина. К сожалению, эта ниточка ни к чему не привела – кролика купил сам Тихонин.

– Я что-то стремительно перестаю его жалеть.

– Я и не предполагал, Лена, что ты его пожалеешь.

– Знаешь, чуть-чуть. Ведь все-таки его изрядно заморочили. Читать эдакие милые труды днями напролет – как не съехать с ума?

Лицо Эскина между тем сделалось то ли недовольным, то ли озадаченным.

– О, – Роман взглянул на часы. – Мне понемногу пора следовать далее. Надеюсь, всем было интересно обозреть столь своеобычное forum delicti. Хотя, говоря по совести, господа47, у меня крепнет уверенность, что мы, а прежде всего я, занимаемся сущей ерундой. Убийство в среде грязной богемы – дело для самого обычного следователя. Никаких государственных интересов оно не затрагивает.

– Как знать… – вид у Эскина был по-прежнему озабоченный.

– Я, впрочем, в любом случае использую казус для того, чтобы затоптать этот Палашёвский кружок. Жаль только, что не зацепить главарей, то бишь «учителей». Но у Жоржа Малеева и у Эжена Головлёва – у обоих твердое алиби. Зато тени алиби нету у этих двух – ни у Пырина, ни у Овсова. Так что я их пока распорядился упрятать в кутузку. Так будет теплее допрашивать.

– И ты совершенно случайно, конечно, показал нам образчики именно их философской мысли? – поддела я.

– Не случайно. – Роман взглянул на меня с добродушной усмешкой и поднялся. – Едемте, господа. По дороге вас завезу.

– Спасибо за содержательный день. – Эскин улыбнулся в ответ, но затем сделался серьезен. Буду рад и далее находиться в курсе течения дела. Правду сказать, мне не дает покоя одна заковыка. Я ее еще не обдумал. Поэтому пока позволю себе выразиться иносказательно. Ваше Сиятельство, если вы делаете себе бутерброд… Вот вы положили на него толстый кусок масла. Станете ли вы размазывать сверху тоненький слой маргарина?

Глава XXVI Которую читателю можно и пропустить, ибо в ней повествуется всего лишь о всяческих приятствах

«Леший с тобой, забирай наган. С Днем Рождения! Папа».

От восторга я расцеловала оранжевую бумажку телеграммы. Потом метнулась в отцовский кабинет, извлекла предмет моего давнего вожделения сначала из тумбы, затем из лаковой китайской шкатулки. А после, прижав оружие к груди, закружилась и запрыгала по комнатам, распевая: