Побѣдители

– Едва ли мне этого захочется. Вы бы слышали, как искренне он говорил о том, что был бы мертв, окажись его суждение несправедливым! Я не люблю, когда лгут о таких вещах.

– Едва ли он лгал. Подобные партии играются в четыре руки. Но как было не воспользоваться таким проклятием, о котором, вы говорите, знала вся страна? Падение с лестницы – и множество неприятных вопросов. Падение с лестницы в результате проклятия – море эмоций, а вопросам уже не остается места. Но неужели только двадцатилетний юноша один и понимал, что деятельность этого самого Леви наносит стране вред?

– Эскин не один был. Там их было несколько.

– Видимо, одноклассников. Взрослые же люди, вероятно, оказались поголовно круглыми дураками. Полагаю из ваших слов, что минувшие с тех пор четыре года он не потратил впустую. Но критически оборотиться на собственное прошлое, как обычно бывает у мужчин, мешает самолюбие.

– Но ее и по Троцкому делали, эту «пульса денуру». И Троцкий тоже погиб в назначенный срок. Хотя убили его, конечно, тут уж наши секретные службы.

– Ну, Нелли, могу, конечно, и я ошибаться. Но…

Губы ее свела гримаса.

– Наташа!..

– Знаете что, Нелли… – Наташа заговорила не сразу. – Давайте-ка вот, что сделаем. Посыльный из аптеки ведь был? Это вы к нему выходили минут десять назад?

– Да, все лекарства доставлены.

– Принесите-ка, пожалуйста… чашку теплой воды. И валиум. И ложку.

Когда я вернулась со всем перечисленным, Наташа уже сидела в постели. Грудь ее тяжело вздымалась, вне сомнения, перемена положения далась ей с большим трудом.

– Хорошо, вода как раз нужной теплоты… Где валиум? Нет, Нелли, я сама.

Не успела я ахнуть, как Наташа выдавила из упаковки десяток голубых пилюлек. На ладонь, как-то странно исхудавшую за несколько часов. Всю горсть она и опустила в воду.

– Но можно только две штуки!! Это самое большее!

– Ничего. Мы ведь Лебедеву не скажем. – Наташа слабо улыбнулась губами, которые, тоже за несколько часов, обметала темная корка. Она принялась помешивать в чашке своей любимой серебряной ложкой – смешной, с эмалевым попугаем на ручке. – Раствор, думаю, быстрее проберет. Нелли, не тревожьтесь. Ничего со мной не случится. Но я должна хоть немного отдохнуть. Иначе эдак можно что-нибудь и перенапрячь…

Пилюли исчезали в крошечном водовороте, словно их и не было. Впрочем, не вполне: вода в чашке понемножку голубела. Снежная белизна фарфора позволяла это разглядеть.

Надеюсь, не изменившись в лице, я смотрела, как Наташа, глоток за глотком, пьет из белой чашки голубую воду.

– Очень рассчитываю, что получится хотя бы немножко задремать. Нет, выключать лампы не надо. Вы же все равно захотите меня проверять. Ну и проверяйте себе.

Снова с усилием, не сумев сдержать легкого стона, она легла на спину, на высоко подложенные подушки.

Некоторое время я сидела в изножье кровати, внимательно наблюдая. Вот расслабились кисти рук, упавшие на пододеяльник. Дыхание стало слабей, овал лица – мягче.

Прошло, вероятно, минут сорок, может быть и час. Я боялась подняться, чтобы не потревожить ее сна. Да, она спала.

В детской, особенно ярко в сравнении с погруженной в полумрак спальней, горели веселые огни. Я присела на Гунькину кровать. Кровать у нее еще детская, с перехваченным огромными бантами декоративным атласным пологом, как на картинках к сказкам.

О чем я еще не подумала? Зубной щетки у меня нет, впрочем в шкафу, что в ванной, наверняка найдется запас. Бревиарий остался дома, но четки оказались в кармане. Мои любимые четки, с белыми фарфоровыми бусинками на бронзовых сцепках, с черным эмалевым крестом.

Я опустилась на колени и перебрала четки. Полегчало ли мне на душе? Нет, отчего-то нет. Я не понимала, что со мной происходит. Сейчас, в минуты, когда надлежало вложить всю силу души в молитвы, я вместо этого только механически произносила святые слова, ничего, совсем ничего не ощущая.

Мне вспомнилось, как совсем иначе молилась я однажды – будто бы сто лет назад. В действительности, это был 1978 год, год, только что найденный под Рождественской ёлкой, новенький, в начале января.

На Рождественские праздники мы отправились тогда в Ревель. Верней сказать, к великому нашему с Романом счастью, поехала в Ревель Наташа, и, так и быть, позволила нам ее сопровождать. Мы собрались в тот раз гости к старому другу и коллеге Наташиного отца, Юрию Климентовичу Дыдорову. Для меня было особенно важным познакомиться с Юрием Климентовичем, поскольку он был, можно сказать, участником освобождения Петрограда. Во всяком случае, многочисленные фотографические альбомы о СЗА нередко содержали и его фотографию – фотографию златокудрого четырехлетнего мальчика, сына полковника Ливенской дивизии22.

Юрий Климентович всю жизнь прожил в Санкт-Петербурге, но, овдовев и выйдя в отставку, купил себе в пригороде Ревеля, на побережье, деревянный дом, достаточно просторный для того, чтобы в нем хорошо звучал любимый рояль фирмы «Рёниш».