Побѣдители

У меня это профессиональное, нужды нет. Кирилл Артамонович Орлов, двоюродный дед Бетси и Филиппа, в 1916-м году, молодым инженером, поступил на металлургический завод «Этна». Там и застала его революция. Подобно многим, Кирилл Артамонович не оставил службы, понадеявшись на кратковременность хаоса и невзгод. Трудился, недоедая, как все, писал романсы о Волжской Красавице княгине Тумановой, о чем поведал в последних письмах к родителям. Но в январе 1919-го года в Астрахани начался голод. Подвоз хлеба прекратился, рыбных промысловиков расстреляли большевики. Изнемогая, работая за «осьмушку» хлеба с опилочной примесью, рабочие решились к марту начать забастовку. Ужас и безумие: в рыбной Астрахани рабочие требовали разрешения на ловлю рыбы! Инженер Орлов не остался в стороне от тех митингов отчаянья, на которые стекались люди.

Астрахань утопили в крови. Десятитысячный мирный сход били из винтовок, из пулеметов, забрасывали гранатами. Тысячи три человек пало на месте, но остальным удалось прорвать оцепление, вырваться с территории завода.

Большая толпа стеклась к церкви Иоанна Златоуста. Как спастись? Волга вскрылась. К белым, к белым, все кричали – к белым!

Орудийный гром. С грохотом рухнул купол. Обвалилась, погребая людей, часть стены. Толпа обезумела, толпа заметалась. Били прицельно – из тяжелых орудий.

Охота на людей велась по всему городу. Расстреливали прямо во дворах. Особо неистовствовали два революционных полка – Железный и Мусульманский.

Сотни рабочих были пленены, заточены на баржах и пароходах. На пароходе «Гоголь» скручивали проволокой руки и ноги, топили живыми. Расстрелы же длились весь март. Трупы свозились в общие могилы под видом «тифозных».

О, нет, он не был белым, тот рабочий люд! Смерть побелила его…

«Вдохновленные золотом английских империалистов организаторы мятежа надеялись захватом Астрахани запереть Советскую Волгу. Но тяжелая рука революции беспощадно разбила все их планы. Красная армия, Красный флот и революционные рабочие Астрахани дружным ударом разбили в прах контрреволюционные банды и Рабоче-крестьянская власть приобрела новые силы для борьбы за святой идеал, за социализм». Так писал один из палачей Астрахани, Костриков-Киров.

Все-таки нас хорошо учили на историческом факультете. Множество документов всплывает у меня перед глазами – стоит только задуматься о конкретном событии.

– Княгиню Туманову тоже тогда убили, – тихо сказала я. – Ту, о которой он романсы писал, твой двоюродный дед. Я верно тебя поняла, что Иван Артамонович хочет, чтоб Филипп попытался что-то прояснить о гибели брата в местных архивах?

– Да. Филипп и решил свое первое самостоятельное исследование соединить с семейным долгом. Вдруг хоть что-нибудь да найдется… Ты ведь ему подскажешь, как и что? Опыта-то архивного у тебя больше, Нелли.

– О чем речь, пусть заходит ко мне сразу, как из Рима вернусь.

– Merci. Ох, о главном-то не успела с тобой поговорить, о новостной-то панели! Но время мое вышло до последней песчинки. Надо бежать.

– Ничего, я ведь дней на десять, а скорее и меньше.

Расставшись с Бетси, я вернулась к своим сборам, хотя мысли все еще витали в Астрахани начала 1919 года…

Мне все мнилось и мнилось, как дикие магометане нагайками, глумясь, сгоняли рабочих на торжественные похороны их собственных палачей… Как заставляли петь «Вы жертвою пали» тридцати подлым гробам в кумаче – а одичавшие собаки терзали тела еле присыпанных землей жертв…

Но довольно о войне. Меня ждет черный дым, меня ждет дым белый. Уже совсем скоро я, в салоне роскошного СИКОР-10518, буду пить подносимые улыбчивыми стюардессами минеральную воду и вино, любоваться нагроможденьем облаков внизу, устремляясь к восхитительным и прекрасным дням.

– Алло?

– Нелли? – Наташу было хорошо слышно, но отчего-то складывалось впечатление, что она говорит издалека. – Нелли… Вы не смогли бы меня сейчас встретить у выхода из подземки?

Глава XVI Тени беды

К великой (хотя и шутливой) обиде моей семьи, первыми словами, сказанными мною в жизни, были «кузина Наташа». Не люблю воспроизводить детского лепета, поэтому просто скажу, что вместо «земля» и «ша» я тогда выговаривала только «слово». Я ли не люблю маму, сестру, а уж отца… Но тем не менее. А ведь и было-то о ту пору Наташе Альбрехт не более четырнадцати лет. Собственные же мои воспоминания рисуют ее шестнадцати-семнадцатилетней. Удивительно взрослой, спокойной, неторопливой, с этими глубокими интонациями низкого, темного как ночь голоса.

Голос читал подписи к картинкам наших с Романом первых книжек.