Побѣдители

Я налила бокал минеральной воды. А что я, собственно, сегодня ела и ела ли что-нибудь? Варенье у сестры, тысячу часов назад. Но я вовсе не голодна.

Я не стала даже чистить зубов. Чуть пошатываясь, я направилась в свою спальню, по ходу швыряя на пол одежду. Я уже не могла ничему радоваться, я не в силах была о чем-либо думать. Прожитый день насытил меня такой полнотой жизни, что единственно важным было ни капельки ее не расплескать.

Я упала на кровать, и кровать куда-то поплыла.

Глава XXXII В которой я опять смотрю выпуск новостей

– Наташенька, как вы изволите благоденствовать?

– Скучновато, признаться. Подозреваю сговор Лебедева с сестрой Елизаветой: оба крепки в странном намереньи держать меня в постели. Видимо в силу их козней я, вы удивитесь, много сплю. Ну и смотрю сны.

Я с радостью отметила, что Наташин голос уже не кажется таким слабым.

– «В постель иду, как в ложу, затем, чтоб видеть сны». И что же вам снилось?

– Сегодня несколько странное. Будто захожу я в нашу булочную, а там эдак оживленно. Передо мною у прилавка две старушки печенье выбирают, а за ними стоит кентавр. А мне калача надо купить, я тихонечко подхожу к прилавку за кентавром. Ну и разглядываю его. Старушки нимало внимания не обращают, булочница тоже, кентавр ну и кентавр. А мне все же любопытно. Я на него эдак сбоку тихонько поглядываю. Масть у кентавра вороная, сам на цыгана похож. Длинные черные волосы, кучерявые, бородка чуть козлиная. Лицо смуглое, но глаза не черные, изумрудные глаза. Красивый такой кентавр, но по пояс голый, ибо представьте себе кентавра в пиджаке. А в ушах у него длинные золотые серьги с изумрудами. В тон глазам. Но ему на диво к лицу. И вот я думаю: «А хорошо бы к этим серьгам еще б на груди висела на золотой цепи изумрудная звезда!» А кентавр вдруг ко мне оборачивается и отвечает: «Ну, знаете, это уж была бы пошлость».

Наташа рассмеялась за мною следом – по другую сторону телефонного провода.

– А вы чем живы, Нелли?

– Беготней и ерундой. Со среды не знаю ни минуты покоя, все время суета вокруг открытия галереи. Бетси из меня просто веревки вьет. Впрочем, не из меня одной.

– К открытию я, может статься, все-таки поднимусь. – Наташа вздохнула. – Не люблю я телесной слабости, Нелли.

Можно подумать, она любит какие-либо иные проявления слабости. Ну да, ну да.

– Все меня, впрочем, балуют, – Наташин голос улыбнулся. – Гунька налепила мне в подарок из глины каких-то монстров, каковых даже попыталась обжечь в духовке. Это у нее теперь называется «керамика». Приходится восхищаться. Юра перетащил в спальню панель. Так что меня даже сейчас можно не только услышать, но и увидеть уныло возлежащую на одре болезни. Ах, кстати, а вы разве не будете сейчас смотреть новости? Я так буду.

– Новости? Совсем меня Бетси заморочила. А что там сегодня интересного?

– А вот не скажу. Вы лучше просто включайте, а то после пожалеете.

– Так до вечера?

– До вечера, Нелли.

Я немножко опоздала. Выпуск уже начался, и я не сразу разобралась, что аэропорт, изображение которого появилось на панели, это парижский аэропорт Сен Женевьев. Затем камера ушла ниже, показав большое стечение людей близ взлетной полосы, причем среди присутствующих преобладали мундиры. Назвать сие многолюдство «толпой» было никак невозможно. Не стоит толпа так стройно. Стройно, словно кто-то по линеечке выравнивал.

Так вот оно что! Да, это непременно стоило посмотреть.

Мушкетеры в пешем строю, в своих алых мундирах с крестами на супервестах и касках. В пешем же строю Полк Чести – швейцарцы в белом, верные из верных, до последнего живого защищавшие когда-то Тюильри. Поблескивающие медью на сентябрьском солнышке трубы оркестра.

Аэроплан с двуглавыми орлами на борту шел на посадку. Легкий шелест пробежал по рядам встречающих – и все замерло, все застыло. Лишь колыхались на легком ветерке два флага – белый с лилиями и бело-сине-красный, с черным орлом на желтом квадрате.

И – впереди всех – застыла игрушечным литым солдатиком маленькая фигурка в бело-золотом мундире конногвардейца. Объектив приблизился, показав эполеты генерал-маиора, серьезное детское личико. Последнее – как раз в тот момент, когда ребенок скосил глаза на свой крест Андрея Первозванного – и тут же еще больше выпрямил спину, еще выше вскинул подбородок, справляясь с тяжестью двуглавой сверкающей птицы, раскинувшей крылья над его каской.

В нескольких шагах за мальчиком стояло дюжины полторы взрослых. На Великом Князе Михаиле был, конечно же, морской сюртук авиатора, с иголочки, я так понимаю, новенький, ибо полковничий. Почему-то вид Миши показался мне странно невесел в этом весело-оживленном ряду. Рядом с ним я заметила другого Мишу, нашего посла князя Трубецкого, моего ровесника и второго из четверых Андреевичей. Все свободное от службы время он, надо сказать, учится в Парижской Академии Художеств. Остальные были французы, каковых я и не успела разглядеть, ибо камера вновь перескочила: шасси аэроплана коснулись земли.