Побѣдители

– Я думаю, числа эдак двадцатого. Бетси назначила осеннее открытие галереи на пятнадцатое сентября. Ждет, чтобы вернулись из Франции и Ник, и Миша. А до этого она хорошенько сведет всех с ума, уж я-то знаю. Да и родителей я раньше не жду, чем семнадцатого-восемнадцатого.

– Я буду в эти дни в Москве. После уеду недели на две.

Несколькими минутами позже мы уже летели по Калужскому тракту. Не ехали, летели, ибо почти до самого дома дорога вела по прямой, а на Калужском тракте все пешеходные переходы убраны под землю.

Руки Романа лежали на руле почти неподвижно. Смотреть в окно было не на что, в нем только чередовались обрывки темноты и размытое золотистое мерцание фонарей. Когда же успел наступить поздний вечер?

Я нашла в кармане бонбоньерку и вытряхнула из нее одну из последних тулузских засахаренных фиалок.

– Надеюсь, я все же не испортил тебе дня рождения? Что-то ты притихла.

– Нет, что ты. Мне было очень интересно, и, ты прав, полезно. Просто надо как-то все это осознать… Честно говоря, я не думала, что все это – так… Уж слишком карикатурно. Зиккурат с трупом на Красной площади, апологет маньяка, пишущий в главных газетах, разврат, не то, что «добросовестный ребяческий», а безмятежно-обезьяний… Слишком смешно. Неправдоподобно. Нипочем бы таких не описала в книге… Кто поверит?

– А кто верит в ад всесмехливый? Нет, Лена, это вовсе не смешно. Это так оно и есть. В книге ты сделала адептов Энтропии более правдоподобными – чуть-чуть в ущерб правде. Дьявол – безжалостный карикатурист. Чем больше человек ему предается, тем смехотворней делается.

– Они скоро признаются? Как ты думаешь, кто из этих двоих убийца? Мне кажется, что Овсов. Он более, что ли, убежденный. Второй слишком осторожен. Он не из тех, кто таскает каштаны из огня собственными руками.

– Что самое забавное, сейчас я не вполне уверен, что хоть один из них убивал.

– Ты же сам сказал! Больше-то некому! И незачем…

– Так-то оно так… – Роман притормозил на перекрестке. – Но появилась одна неувязка. Может и пустое, только пузель из картинки выламывается. Да тут еще Эскин со своими шарадами… Кажется, я понял, что он подразумевал. Но я по-прежнему вообразить себе не могу qui prodest. Ладно, утро вечера определенно мудренее. Поговорим о чем-нибудь приятном.

– Твоя поездка в конце сентября – это приятное или опять по каким-нибудь секретным зловещим делам?

– Вот как раз не по делам. Дела все свалятся до того, и предвидится их немало, серьезных дел, не сегодняшним пустякам чета. И хлопот они потребуют выше крыши. Так что, коли все сложится благополучно, поездку я намечаю сугубо удовольствия своего ради.

– И где тебе на сей раз удовольствие, граф?

Я улыбалась, но Роман посмотрел в ответ серьезно.

– Я хочу, наконец, побывать в Константинополе. Почти до двадцати четырех лет дожил, и еще ни разу не был на службе в Святой Софии.

Серьезность Романа невольно передалась мне. Вспомнились строки, памятные нам обоим, как, впрочем, и всем русским детям, со школьной скамьи, но ничуть не стершиеся в привычку.

– В день разрушенья Византии,
К мирскому зрелищу слепа,
Под купола Святой Софии,
Стеклась несметная толпа54.

В лазурной дымке фимиама,
Светились тысячи лампад,
И отражался в окнах храма,
Пылавший гибнувший Царьград.

Как рёв морской перед собором
Неслось победное «Алла»,
Звучали скорбью над Босфором,
В последний раз колокола.

Когда враги, набросив сходни,
Вломились буйно в храм святой,
Там воздымал Дары Господни
Священник в ризе золотой.

Как бы грозясь бесстыдным фескам,
За поругание небес,
Он отступил к настенным фрескам,
И в светлом облаке исчез.

– Но есть старинное преданье,
Оно твердит, что день придет,
Когда исполнится мечтанье,

И полумесяц упадет, – к моему удивлению подхватил обыкновенно не склонный к цитированию стихов Роман.

– В тот светлый день в Софийском храме,
Под звук воскресных тропарей,
В стенах, с Господними Дарами,
Предстанет древний Иерей.

И он дослужит Литургию,
Что битвой прервана была.
Царьград зовет. Зовет Россию.
Царьград звонит в колокола.

Последние две строки мы произнесли в два голоса.