Победитель получает

— Расскажи мне о себе, — внезапно сказала Маша и сама удивилась.

И испытала облегчение оттого, что эта насыщенная до предела тишина между ними поколебалась от звука её голоса, расступилась, как вода, когда в неё входят. Она бы не вынесла больше этой тишины — одной на двоих тишины. Её нельзя вынести, если невозможно заполнить её прикосновением, поцелуем…

Кажется, Лирен тоже ощутил нечто подобное — облегчение и сожаление одновременно. Так вот как оно ощущается, когда встречаешь того, кто составляет с тобой одно целое — вторую половину, без которой ты вечно потерянная часть.

Одно целое. И невозможно даже думать о том, что эта целостность может быть разрушена. Как жить, если хоть на минуту испытал это — стал целым, а потом снова — осколком.

Но им не придётся… Наверное, не придётся… Ей — не придётся. А ему?

В прошлой жизни Маша не позволила бы себе поверить, что кто-то — и не просто кто-то, а тот, кто лучше всех в мире, — не сможет жить без неё. Но в этой жизни, которая могла оборваться в любой момент, она поняла, что это правда.

Он не сможет… Но ему придётся. А это так страшно, когда не можешь, но надо, — просыпаться каждое утро, засыпать каждую ночь. И каждую секунду, каждый миг, даже во сне, ощущать, что от тебя оторвали, отрезали, безжалостно ампутировали половину тебя.

ГЛАВА 69. Нестерпимая горечь

— Да нечего рассказывать, — через несколько секунд отозвался Лирен чуть хриплым, каким-то не своим голосом.

Будто он молчал очень-очень давно, будто эта тишина между ними длилась бесконечно долго, и он уже успел разучиться говорить, просто забыл, как это делается.

— Когда мне было десять, в нашу деревню пришла храмовая стража. Они убили всех, кроме нескольких детей, собиравших в это время ягоды. Я был старшим из них, меня отправили с малышами, чтобы я присмотрел за ними. Нас было пятеро.

— А потом мы вернулись. С ягодами. После этого жизнь закончилась. Началась война. То есть… она шла и до этого. Мужчины воевали со стражей. Они только так называются — храмовая стража. На самом деле — это армия, хотя тогда их было ещё не так много. Захватчики — из-за Моря, и предатели — с Равнин.

— Нас тоже кто-то предал. Деревня была спрятана. Мы прятались в Холмах — на их границе с Равнинами. В то время там легко было скрыться. Но кто-то донёс. Эти убийцы… они знали, что мужчин не будет. Пришли и убили всех, кого смогли отыскать. И сбежали. Так бывало и после. Холмы не давали приюта тем, кто воюет. И даже их семьям. Но отворачивались и делали вид, что не замечают, как мы прячемся на границах их владений. Они притворялись, что не знают о нас, и до определённого времени это помогало.

— Мы злились на них за это, — сказал Верес. — За то, что не хотят сделать для нас больше: не пускают глубже в Холмы и не воюют вместе с нами. И я злился. Но потом… После того, как мы, вернувшись домой, нашли мёртвые тела наших жён, детей и матерей… я понял — они были правы. Мы не смогли защитить свои семьи. А они — защищали свои. И мы не вправе винить их за это.

— Но если бы они объединили свои силы с вашими… — почти простонала Маша.

Перед её внутренним взором стояла чудовищная картина: окровавленные, убитые женщины и дети и пятеро малышей, вернувшихся домой. С ягодами.

Она почти видела, как собранное с таким старанием ароматное великолепие, с гордостью принесённое домой, выпадает из их рук, падают на землю туеса и корзинки, красные ягоды смешиваются с красной кровью.

— Силы… — Верес усмехнулся. — То, что у нас было тогда, вряд ли можно было назвать силами. Сопротивлялись лишь немногие. Потеряв жену, я подумал: если бы я знал об этом заранее, если бы знал, чем придётся заплатить, если бы увидел своего сына, закрывающим глаза своей матери, а после тянущего прочь малышей, которые даже еще не успели понять, что произошло… Если бы я увидел это, когда только начинал борьбу… Я… — Верес помолчал несколько секунд.

— Не знаю. Теперь я уже не знаю. Но тогда, пятнадцать лет назад, я сказал себе, что не стал бы бороться, если бы знал, к чему это приведёт. Не стал бы…

— Отец… — потрясённо прошептал Лирен.

— Да, сын. Это правда. Сейчас не время для полуправды, четвертьправды, недоговорок и прочего… Я не знал, как смотреть в глаза тем, кто потерял всех. Случись такое со мной, я пошёл бы убивать этих тварей без всяких расчётов и осторожности, просто чтобы унести с собой в могилу побольше палачей.

Но у меня остался сын, у меня остался ты. И если бы не твой взгляд, не твоё молчание, я бы бросил всё. Постарался затеряться среди тех, кто смирился с владычеством Безликих. Если бы тебе было не десять, а пять лет, я так бы и поступил.

Но тебе было десять, и ты всё понимал. Всё. Кроме моего страха потерять ещё и тебя. Или стать причиной новых потерь для других. Ты рвался в бой, и я понял, что наверняка потеряю тебя, если не поддержу, если не стану опорой.