— Отлично разыгранная многоходовка. Рассчитанная еще пять веков назад, — с трудом собирая воедино разбросанные по сознанию мысли, прошептал полумертвый. — Но пророчество слишком размыто, чтобы именно ты стал тем рабом, который обретет себя и власть над миром.
— Слова твоей матери ничего не значат, — сказал Трисмегист. — Они идеально вплелись в мой план, заставили Аргануса действовать. И не более.
— Все смерти на тебе. Вся боль, все муки — твоих рук дело.
— Ты заигрался. Боли и мук хватало в мире и без меня. Не скрою, ты узнал многое и о многом догадался, но упустил суть. Меня не существует. Я умер. А филакретии — это лишь ключи к моему сознанию, к душе, которая не имеет и не может иметь телесной оболочки. Я лишь голос в твоем разуме.
— Это ложь, — взглянув в темно-зеленые глаза Трисмегиста и увидев в них не глаза духа, а свои собственные, с ужасом заметив сходство своего изуродованного лица со старческим, усеянным морщинами лицом друида, Сандро оторопел. — Ложь! Этого не может быть! А как же уроки магнетизма? Занятие друидизмом?..
— Я не делал ничего. Ты обучался сам.
— А как же Агнес? Она узнала тебя и помогла мне. Как же Диомед, Дайра, братья Ивальди. Они все узнавали тебя.
— Не меня, а посох, который ты держал в руке, слова, которые ты говорил, будучи полностью уверенным в том, что их говорю я.
— Нет…
— Посуди сам. Если я не твое альтер эго, то кто же еще? Твои мысли, твои переживания, эмоции — они доступны мне, но ни об одном моем чувстве и помысле ты не знаешь. Если наши сознания переплетены, как такое возможно? Все просто: у меня нет ни чувств, ни помыслов, они — твои. Я — это ты, а ты — это я.
— Значит, мне надо уничтожить тебя, чтобы стать самим собой.
— Для того, чтобы это сделать, ты должен убить себя. Но твоя душа уже умирает. Жить тебе осталось недолго. Так пусть же мое сознание поселится в нашем общем теле. Надень кольцо. Благодаря ему, ты сможешь выжить.
— Как же я выживу, если моя душа умрет?
— Выживет не твоя душа, что тут скрывать? — буднично сказал Трисмегист. — Выживет тело, сознание умрет. Но эта смерть позволит стигийцам обрести свободу. Я помогу им покинуть Хельхейм. Без них мне и самому не выбраться. Ты пожертвуешь собой ради тысячи жизней. Разве не этого ты хотел? Стать полезным?
Тогда и только тогда власть над самим собой станет для раба властью над миром.
Сандро с горечью подумал, что время не повернуть назад, воспоминания не вычеркнуть из жизни. И в этот миг ему мучительно захотелось стать камнем — или личем, — который не знает, что такой душевная боль и страдания. Но это не выход. Это бегство. Не попытка все исправить или хотя бы загладить вину, а гнусное, недостойное желание спрятаться в надежную раковину. Но в этом желании все-таки есть что-то теплое, согревающее.
— Значит, я должен надеть кольцо? Это спасет тысячи жизней? Что ж, я тебе верю, наставник. Верю настолько, что исполню твое желание. Будь мной. Но сперва попробуй побороть мои стенания.
И Сандро надел кольцо. И отпустил свои слабости в свободный полет. Дал выход своей боли. Боли утрат и потерь.
— Спи, солнце. Пробуждай месяц, — громче ливня звучал его тонкий, еще не огрубевший голос. — Люби, сердце. Помни светоч.
— Так просто меня не одолеть, — расхохотался Трисмегист, некромант Великий Трижды. — Твоя душа — дырявая тряпка. Такой не смыть всю грязь…
Смех прервался.
— Спи, солнце. Пробуждай месяц. Люби, сердце. Помни светоч. Из огня в воду. Из воды в пламя. Мне бы на свободу. Под твое знамя.
Эти слова ничего не значили. Не были ни заклинанием, ни волшбой. Просто пустые словосочетания. Но была в них такая бездонная тоска, такая мука, такая внутренняя сила, что Трисмегист на мгновение потерял контроль над сознанием мальчишки, был отброшен назад, в книгу, в посох, а быть может — в кольцо? И неведомая сила поволокла его по воспоминаниям Сандро, выворачивая сознание наизнанку, превращая жесткого, циничного некроманта в наивного ребенка, у которого огонь украл родителей, вода — возлюбленную, магия — жизнь, а алхимия — единственного друга.
— Из огня в воду. Из воды в пламя. Мне бы на свободу. Под твое знамя.
— Хорошая попытка, — приходя в себя, улыбнулся Трисмегист. — Вызвать в себе эмоции, которые не дают жить. Но это не сочувствие, а жалость. Жалость к самому себе. Ты показал мне свлю слабость, не более.
— Ты много говоришь, — сказал Сандро, усиливая поток эмоций, придавая ему видимость, делая осязаемым.
Спи, солнце.
Пробуждай месяц.
Люби, сердце.
Помни светоч.
Пусть это будет жалось. Пусть слабость. Ему плевать. Он так долго чувствовал себя клубком нервов, клочком, оторванным от целого, что теперь без сожалений выбросит душу на дно колодца, имя которому — бездна, отдаст тело кому угодно, но прежде выплеснет ему в лицо все пережитые страдания.
Из огня в воду.
Из воды в пламя.
Мне бы на свободу.
Под твое знамя.