«Той, что слишком весела» (V, Pièces condamnées) (или желание, остающееся желанием) «И сделать в твоем пораженном чреве / широкую и глубокую рану /… / и с головокружительной нежностью / через эти новые губы, / более яркие и более прекрасные, / влить в тебя мой яд, сестра моя /».
Аполог – в данном случае эротический, «садический фантазм», что безошибочно отметили судьи Бодлера, – является к тому же поэтической притчей о поэзии. Само сказание поэмы представляет собой метафору поэтического желания: речь идет о том, чтобы проделать новое
Это желание говорит здесь на языке сексуального желания, но оно не является «последним словом». Здесь имеет место циркуляция метафоры[668].
Заметки Деги позволяют поднять завесу тайны над целым рядом свернутых метафор, сконцентрированных в одной: речь идет о метафоре «новых губ», «более ярких» и «более прекрасных». Действительно, здесь необходимо уловить эту комбинаторику аллюзий и ассоциаций, которые подпитывают друг друга и сообща насыщают глубоким смыслом «садический фантазм», неразрывно связанный с желанием поэтическим. Слово «губы» позволяет соотнести рану одновременно со ртом и с женским половым органом. Но оно обозначает также, подчеркивает Мишель Деги, дополнительное отверстие (ухо). Из чего следует, что рот сам по себе и половые органы частично десемантизируются. В окончательном варианте поэмы Бодлер меняет слово «кровь» на «яд» и таким образом усиливает метафорическую направленность слова «губы». Ведь слово «яд» не лишает концовку текста выраженной в ней идеи заражения, содержавшейся в первоначальном понятии – «кровь»[669]. Впрочем, сам Бодлер обозначил эту идею в одном примечании к «Обломкам» «Цветов Зла»:
Судьи посчитали, что обнаружили одновременно и кровожадный, и непристойный смысл в последних двух строфах. Глубокомыслие Сборника исключало подобные
Пусть же эта сифилитическая трактовка останется на совести судей[670].
Так или иначе, но рукописный вариант поэмы подтверждает намерение поэта привнести идею «кровожадного смысла». Что касается непристойности последних строф, то стремление отрицать ее – вопреки мнению судей, вопреки очевидности – не может не вызвать улыбку. Говоря на «языке сексуального желания», Бодлер связывает поэтическое желание с желанием другого существа. Он говорит о разделе, обмене желаний.
В первых четырех строфах (стихи 1 – 16) стихотворение воспевает ту, «кто слишком весела», Мари, которой оно посвящено, для чего поэт прибегает к ряду сравнений: «как вид прекрасный», «как свежий ветер ясным днем», «как свет», «светло цветущая мечта», – которые приводят к аналогии во второй части пьесы (стихи 17 – 24) между «высокомерием Природы» и красотою женщины: