Пленники Амальгамы

Максим с Майей погружаются в работу, не забывая поглядывать в зеркала. На яйце все рельефнее проявляются черты, вокруг квадрата тоже начинают вихриться виньетки, складываясь в человеческое лицо. И вдруг, будто та самая искорка, вспыхивает мысль: сейчас из мерцающей амальгамы, с другой стороны в наш мир шагнут новые люди! Вот эти двое, по сути, нынешние Адам и Ева, до них ничего не было, ни жизни, ни греха, ни тупиков, куда забрел homo sapiens и тычется в глухие стены, ища выход. Они дадут начало новому человечеству, породят тех, кто будет по-настоящему свободен, чист и совершенен! Но вначале надо вырваться из плена амальгамы, сбросить вериги болезни, тогда можно достичь немыслимых высот!

Реальность противоречит мечте, но та влезла в мозг и не желает отпускать. А вдруг?! Бывало, после выхода из психоза личности раскрывались, и в излеченных душах распускались такие цветы, что диву даешься! Почему тогда не быть новому Адаму и Еве?! Их создаст Ковач, причем без всякого глиняного праха, ребер и т. д. Создаст вот из этих, что с бледными напряженными лицами, переводя расширенные глаза с отражений на изображения и обратно, лепят свою обновленную сущность!

Процесс ломает Максим, внезапно прерывая лепку. Он хочет, чтобы выключили камеру, а еще лучше – чтобы ее вообще убрали.

– Максим, не отвлекайся! Камеры нет! Тут вообще никого нет, только ты и Майя!

Окрик повисает в пустоте. Скинув дождевик и, вроде бы, забыв о нем, Майя опять натягивает его на плечи.

– Холодно… – бормочет, хотя по лбу стекают капли пота. Ковач не хочет мириться с происходящим, он пытается вернуть Адама с Евой к активности, продвинуться хотя бы на миллиметр. Не надо взлетать на целый пролет, поднимитесь хоть на ступеньку выше! Тщетно: Майя накидывает на голову капюшон, Максим закрывает лицо ладонями.

Когда лампочка на камере гаснет, Ковача захлестывает раздражение. Он сознательно разрушает собственный авторитет, отказываясь от столов-кушеток, влезает в шкуру больных, рискуя здоровьем ради них, сирых-убогих, а они не хотят идти навстречу! Еще одна попытка расшевелить подопечных заканчивается их уходом (побегом?) из мастерской. Алина разочарованно вздыхает, оператор берется упаковывать технику.

В качестве компенсации – просмотр фильмов из коллекции Ковача. Их немало: парадоксальных, эффектных, призванных убедить в том, что он не пустое место (хотя в душе все равно остается заноза). На экране один больной меняет другого, Алина вполглаза смотрит, что-то помечая в блокноте, а Ковачу хочется еще раз увидеть искры, а лучше – молнию, что сверкнет на экране или прямо тут, за столом. Но вместо этого показывают крупный план Ковача, ему задают вопрос о перспективах метода. Экранный Ковач, на секунду задумавшись, произносит:

– Имеет смысл процитировать Наполеона. Он говорил: я чувствую, что меня влечет к цели, мне самому неизвестной. Как только я ее достигну, будет достаточно атома, чтобы меня уничтожить, но до этого никакая человеческая сила ничего со мной не сделает!

Алина хмыкает:

– Сильно сказано! Ладно, Миша, иди заводи!

– Не хотите остаться? – предлагает Ковач. – Завтра начнем прямо с утра…

– К сожалению, нет времени! – разводит руками гостья.

Занятия опять отменяются, значит, можно употребить коньяку. Сто грамм, двести, за окном темнеет, значит, вскоре надо выпускать Цезаря. С чего, интересно, развылся раньше времени?! Ковач наливает фужер, опрокидывает и, с усилием поднявшись, направляется к собачьему загону.

Полуволк когда-то был взят из приюта, где его готовились усыпить. Чем-то он был похож на Ковача – одинокий, не желающий лизать руку первому встречному, стоящий наособицу. Он признавал лишь нового хозяина (даже к Борисычу месяц привыкал) и служил ему верой и правдой. На первых порах дикая сущность очень пригодилась, сюда заезжали то подвыпившие парни из поселка, то городская урла на джипах, но могучая стать и холодный волчий взгляд быстро отрезвляли незваных гостей. Да и сейчас Цезарь был весьма полезен, во всяком случае, ночных побегов из Мекки еще никто не пытался совершить…

Пройдя вдоль стеночки, дабы не светиться, Ковач приникает к стальной сетке. «Чего, дружище, мечешься? Не любишь нетрезвых? Сам не люблю, всегда считал их слабаками. Но силы не бесконечны, нужны помощники, а Ольга не приезжает! Кто такая Ольга? Замечательное создание, рыженькое, солнечное, а главное, в курсе дела. Сама прошла через кошмар, ей не надо ничего объяснять, короче – она тебе понравится (если приедет, конечно)».

А пес продолжает метаться, не обращая внимания на бормотание Ковача. Взявшись отпирать загон, тот внезапно передумывает.

– Борисыч! – кричит. – Выпустишь, когда все разойдутся!