Пленники Амальгамы

– В одном из интервью вы говорили… Вот это: «Я смотрю в глаза безумию, освобожденному и восстановленному в своих правах; безумию, получившему право говорить не на языке психиатрии, а на собственном, пока неизвестном языке…» Можете пояснить?

Зрак камеры требовательно устремлен на Ковача, так что давай, врачу, вперед! И он не тушуется, напротив, энергично и страстно докладывает о том, как отказался от лекарственной смирительной рубашки, как обратил внимание на патологическое одиночество подопечных, хотел их вывести на диалог, но – как?! И тут, как говорится, «эврика», начал ваять портреты больных, а потом и автопортреты появились – как самое действенное средство. Как правило, художники создавали их в критические периоды жизни, взять того же Ван Гога или Леонардо, чьи автопортреты по всем признакам были своего рода «лекарством» для гения.

– Получается, неизвестный язык – это язык искусства?

– Не совсем. Мои больные не гении, да этого с них никто и не требует. Их гениальность – в узнавании себя подлинного и в удержании того образа, что опознан в зеркальном отражении, а затем запечатлен в портрете. Но вдохновения и упорства это требует не меньше, нежели создание шедевра!

Когда в съемке делают паузу, Ковач с беспокойством думает: убедительно ли? Внезапно вспоминается запавший в душу совет Бурихина: учитесь стрелять из лука точно в цель. Теперь Ковач обрел это умение, он настоящий Вильгельм Телль, с полсотни метров в яблочко попадает! И он докажет это через несколько минут!

Должное учителю отдается в следующем блоке, мол, Бурихин создал теорию, а практикой занялся ваш покорный слуга. То есть весьма непокорный слуга, препон на пути было неисчислимое множество, и все требовалось преодолеть. Не удержавшись, Ковач поминает префекта Ветренко, загубившего на корню открытую в Бирюлево мини-клинику. Получив в льготную аренду несколько комнат на окраине, Ковач до потолка прыгал от восторга, залез в долги и таки начал прием больных. И тут бумага из префектуры – льгота отменена, платите сто процентов или выметайтесь вон!

– А-а, помню, об этом «Московский комсомолец» писал! Вроде жена этого Ветренко там парикмахерскую открыла? Выходит, вы мешали семейному бизнесу?

– Я мешаю всем и давно. Поэтому воспользовался помощью французских друзей и сбежал подальше от столиц…

– Да уж, забрались! – смеется Алина. – У нас по дороге чуть колесо не отвалилось!

Желание пожаловаться на местных Ковач сдерживает. Он не жалобщик, не нытик, он – двойной победитель, Ной и т. д. Сейчас он опять ступит на тонкий лед, доверится интуиции и сымпровизирует не хуже опытного джазиста. Как всегда в преддверии работы, его охватывает странное ощущение – то ли крылья за спиной вырастают, то ли голова раздувается до размеров воздушного шара, поднимающего вверх. Итак, переходим к делу. Сегодня у него эксперимент: парный сеанс с Майей и Максимом, и то, что парень не упирается, – хорошее предзнаменование.

Отсев к стенке, Алина просит дополнительно включить камеру телефона.

– Зачем?! – удивляется Миша. – У меня отличный аппарат!

Та нервно улыбается.

– На всякий случай. На сеансах Виктора Георгиевича всякое бывает, например, пленка засвечивается. Или записи с электронных носителей исчезают!

А девушка впрямь подготовилась! Было такое, испарилась запись, пришлось второй дубль делать; случалось и так, что портрет завершался сам собой. Вроде как некто незримый и всемогущий вмешивался в процесс, доводя до финала то, что казалось незавершенным… Только грузить ТВ мистикой вряд ли стоит; да и некогда, молодые люди уже на пороге.

Их усаживают рядом, чтобы каждый наблюдал свое отражение; перед Максимом – яйцо с едва намеченными чертами лица, на столе Майи – очередной черный квадрат. Идея Ковача дерзка: столкнуть две отрицательные энергии, сделав так, чтобы минус на минус породил плюс. Так сталкиваются на гигантских скоростях потоки заряженных частиц в циклотроне или где там еще? Ага, в адронном коллайдере! Итог столкновения – новая реальность, каковая обязательно должна проявиться! Сам Ковач не то чтобы уходит в тень, просто минимизирует свое присутствие. Здесь слегка подправит пластилиновый бюст, там подскажет ход, чтобы из квадрата сделать если не автопортрет, то хотя бы что-то человеческое.

Краем глаза он наблюдает, как в расширенных глазах Алины удивление мешается с восхищением. Подстегивая процесс, Ковач шлепает ладонями по пластилиновой голове, отчего лицо Максима искажает гримаса, будто получил пощечину; Майе же подсовывают палитру – хватит карандаша, выбирайся в разноцветный мир! Он чувствует знакомое возбуждение, когда в мастерской вроде как сгущается предгрозовая атмосфера. Помнится, на такой же съемке в Бирюлево оператор просматривал отснятый материал и обнаружил, что в момент высшего напряжения в воздухе начали вспыхивать крохотные искры. Запись длилась долго, Ковач отходил, чтобы хлебнуть кофе, и все тут же исчезало. Но, стоило войти в контакт с больным, искры опять появлялись!