Платье

Некое подобие летнего ритуала с бассейном на территории жилого комплекса и пляжем в трехстах метрах от дома. С бассейном, в который Изабель лишь изредка сует большой палец ноги. И пляжем, где она все больше хандрит и умирает от скуки. Времена, когда в лягушатнике рядом с домом в нарукавниках для плавания брызгалась Элоди, остались далеко позади. Времена, когда ее малышка позировала для профессионального фотографа (а скорее даже студента, знавшего, с какой стороны подойти к камере, и решившего подработать в сезон), приклеив морской солью две свои маленькие косички. Тогда в существовании Бандоля еще был смысл, но теперь…

Что теперь остается Изабель? Смотреть, как Жан-Пьер, устроившись на террасе кафе, читает «Валер актюэль», в ожидании аперитива украдкой поглядывая на часы после каждой перевернутой страницы. Его знаменитый анисовый ликер. Священная анисовка Бандоля, употребляемая им только здесь. Если бы он и правда так его любил, то пил бы где угодно! А так это, считает она, лишь что-то вроде мужланского снобизма. Да еще эта его манера вести себя там, как у себя дома: тайный сговор с официантами «Нарваля» на площади Либерте, в котором он явно переигрывает, дерьмовые прогнозы великого специалиста по местной метеорологии и насмешки над туристами в шортах, притом что он щеголяет в них и сам. Всё это бесит Изабель. И даже, а может быть и особенно – лицезреть его, когда он лезет пальцами в каждую чашку с черными маслинами, сует одну в рот, гордо выплевывает косточку и после присуждает им медали. Надо заметить сразу, что счастье, которое муж испытывает в Бандоле, ее совсем не радует. Она просто в это счастье не верит, считая его мнимым и показным. Как из папье-маше.

Для нее это ежегодное паломничество в Бандоль сродни пути на Голгофу. Там слишком жарко. В Перше она хотя бы может насладиться нормандской свежестью и радостями умеренного лета. К тому же там у нее есть собственный сад. И птицы. Что ни говори, а их пение – это тебе не скрипучее завывание цикад, которое если не издается вживую этими жесткокрылыми тварями, то доносится из динамиков, вмонтированных в их гипсовые копии над дверями провонявших лавандой сувенирных лавок. Птицы Нормандии ей годятся куда больше алебастровых цикад и голландцев во вьетнамках.

Сам не зная почему, Жан-Пьер терпеть не может голландцев, вьетнамки и много чего другого, что ненавистно ему круглый год, за исключением поездки в Бандоль. На берегах Средиземного моря эти причины его подавленности и гнева исчезают, будто по мановению волшебной палочки. Если в двух словах, то там он счастлив. И считает, что квартиру в департаменте Вар лучше было бы не снимать, а купить. Чтобы таким образом не хоронить себя в Нормандии.

– Ла Бурбуль? Что да, то да, там атмосфера совсем не такая, как в Бандоле.

– Мы уже двадцать лет ездим отдыхать туда летом. И поездка в Ла Бурбуль пошла бы нам на пользу. Ты читал брошюру, которую я тебе дала?

– Читал.

– Врешь, Жан-Пьер. А врать некрасиво.

Ну вот, она уже заговорила с ним так, как никогда не говорила даже с Элоди, когда той было пять лет. В действительности ее муж не скукоживается, не сжимается, а дряхлеет. Как старики. Вот оно – он у нее старик.

– Да говорю же тебе – читал я ее, эту твою брошюру!

Изабель надеется, что ей не придется выносить за ним горшки.

Что он умрет раньше. Так будет лучше для всех.

– Вот негодник, а! Врет, как зубодер, и даже не краснеет!

– Да не вру я…

– Врешь, еще как врешь… У тебя вон даже нос стал длиннее!

Унижение. Жан-Пьер испытывает в душе унижение.

Изабель все прекрасно видит, но она остается спокойной как удав. Всему свое время.

19 часов 41 минута

Он хотя бы не выбросил ее брошюру?

Изабель шарит в комоде спальни. И хотя точно помнит, что убирала проспект, когда Жан-Пьер его якобы прочел, найти нигде не может.

Помогать ей он явно не собирается. Ему наверняка стыдно за то, что он тайком от него избавился. Как последний трус.

Она возвращается в холл, соединяющийся с гостиной. Жан-Пьер притворяется, что не видит ее. Куда же она запропастилась, эта чертова брошюра? Здесь ее тоже нет. Нет, муж у нее – настоящий предатель.

Воспользовавшись ее отсутствием, Жан-Пьер плеснул себе в бокал и теперь собирается посмаковать вино, с облегчением глядя, как Ла Бурбуль исчезает вдали и растворяется в небытии, чтобы никогда больше оттуда не возвращаться.

Может, в библиотеке? Изабель это надо проверить… Гляди-ка! Это же Чоран, которого муж обыскался буквально вчера вечером. Вообще-то, он вполне заслужил того, чтобы она втихую выбросила этот томик в помойку. Вместе с рубиновым жарким и остальными пакостями, которые муж натворил за время своего тягостного пребывания на планете Земля.

Его со всех сторон оплетает паутина сожалений. У него больше нет желания тянуть затеянную ей резину. «Это лишь доказательство того, что я по-прежнему ее люблю», – говорит себе он.

– Посмотри в туалете. Твой буклетик я листал там.