Платье

Именно так, ведь отдав два года назад богу душу, мать преподнесла ему токсичный подарок, завещав единственному сыну полотно Бернара Бюффе, которое только и представляло реальную ценность из всего ее наследства. «Господи Иисусе, какой ужас, – сказала тогда Изабель, – оно совершенно не смотрится в нашей гостиной». Совсем небольшого размера холст, написанный маслом, живописал кривобокую вазу с парой торчащих из нее чахлых цветов. Скорее всего роз, хотя с уверенностью этого сказать было нельзя. Если честно, то вещица самая заурядная, но способная принести солидный куш. По крайней мере, судя по внешнему виду. Ровно тридцать пять штук.

Когда Жан-Пьер вернулся домой с чеком, помахивая им перед носом Изабель, она сказала ему: «В таком виде матушкина мазня тебе нравится больше, да?» И они оба расхохотались.

С этим баблом они могли оплатить дорогостоящую учебу Элоди в Лондоне. «И кого нам надо благодарить? Спасибо, бабуля! Только не надо транжирить эти деньги в лондонских пабах, хорошо? О том, чтобы Бюффе платил за твое пиво и уж тем более за твоих приятелей, и речи быть не может!»

Полтора года спустя налоговое ведомство без особого дружелюбия сообщило ему, что доход от продажи картины вообще-то полагалось задекларировать. Но что еще хуже, власти вбили себе в голову, что эта невзрачная ваза с увядшей растительностью – только вершина айсберга. В самое ближайшее время ему грозила тщательная проверка. На Жан-Пьера – который, страшась фискальных органов, всегда платил положенное и от этого спал спокойно, никогда не стремясь не то что смошенничать, но даже воспользоваться парой сложных, но законных схем, – обрушились подозрения. Он оказался в самом центре мнимой машины по отмыванию денег, из которой ему в лучшем случае удастся выйти выжатым, как лимон. Словно побывав в мясорубке.

«Я несу ответственность, хотя и не виноват!» – смог бы заявить он перед судом, перефразируя Жоржину Дюфуа[10]. Вся вина лежала на них, на женщинах его жизни. На его несчастной матушке, повесившей на него после смерти ответственность за этот холст. На дражайшей жене, сподвигшей его избавиться от него, потому как на стенах гостиной ему не нашлось места. И на многообещающей дочери, поскольку ее обучение в английской столице (не могла, как все, поступить в университет Париж-Нантер?), призванное вознести ее на самые вершины в мире бизнеса, обходилось ему баснословно дорого.

Его заботит не штраф за допущенную оплошность. И тем более не риск обнаружения каких-нибудь злонамеренных действий, которых он никогда не совершал. Нет, в пучины тревоги Жан-Пьера повергает вмешательство административного учреждения в его жизнь. Каждое письмо с эмблемой Французской Республики вгоняет его в состояние паники. Его напрягает даже банальная карточка избирателя, присланная на дом. Ох уж это чувство, что за тобой наблюдают и судят каждый шаг… Этот человек изначально родился виновным, не нарушив даже малейшего правила. А если государственная машина закусит удила? Такое ведь уже бывало. В такие моменты Жан-Пьер чувствует себя совсем маленьким, можно даже сказать, крохотным. «Когда что-то ищут, обязательно найдут, даже то, чего в действительности нет», – без конца повторяет он Изабель, которая, казалось, лишь парит над всей этой суетой с грацией и ловкостью опытной воздушной гимнастки. «Да не переживай ты так, в жизни есть вещи и пострашнее», – успокаивает его она. А он и правда не понимает, что может быть страшнее письма-напоминания из налоговой службы. «Мой муж трус, боится чего только можно», – говорит себе Изабель.

– Наладится? Наладится, говоришь? Ох и оптимистка же ты, Изабель…

– Я верю в будущее, только и всего. И знаешь благодаря кому наладится? Благодаря Полю и Соланж, нашим друзьям из фискального ведомства. Вот почему так важно уважить их и уделить немного внимания. Доставить им радость, к примеру, пригласив на ужин.

– Но ведь…

– Да-да, Жан-Пьер, никаких «но». Время от времени надо уметь прилагать усилия.

Она сменила позицию – если до этого вела себя благожелательно, то теперь выказала сочувствие. Словно к больному, зная, что он обречен. Точно таким же тоном она наверняка сообщила Макаряну, что ему осталось совсем недолго… И смотрела точно таким же взглядом.

– Послушай, дорогой, а тебя случайно не терзает исподволь депрессия, а? С некоторых пор я чувствую, что ты… как бы это сказать? Замкнулся! Будто отстранился от жизни.

– Отстранился от жизни?

– Да, ты не приемлешь никаких перемен… Да-да! Как в истории с Ла Бурбулем.

– В каком смысле?

– Ты же напрочь отказался туда ехать. И нам пришлось отправиться в Бандоль!

Вот уже пятнадцать лет они каждое лето снимают одну и ту же квартиру в департаменте Вар. Деревня в Перше не внесла в эту привычку никаких изменений. Так захотела Изабель, но не Жан-Пьер.